— А вон, бутылки, — показывает малой на батарею пустых бутылок. — Выбирай самую большую. Только пустую бери.
— А они что, — удивляется Паша. — Не все пустые?
— Спи давай, — отвечает ему на это малой.
Злится на меня, думает Паша, обижается. Обижается, что раньше не забрали, что не так часто звоним, что не приезжаем. Главное — обижается, что он тут. Паша не хотел, чтоб сестра его отдавала. Для чего? — говорил. Пусть живёт у нас, буду за ним в школе присматривать. Но сестра уже два года не разговаривает с отцом. Ссоры начались ещё с тех пор, когда она жила со своим Арамом, отдельно от Паши и отца. Потом, когда Арам свалил и они с Сашей остались вдвоём в своей однокомнатной в панельке, у них с отцом началась позиционная война. Малой к тому же учился плохо, вёл себя ещё хуже, всё это легко могло закончиться криминалом: папа в бегах, мама-проводница, он её почти не видит, мир, полный соблазнов и вызовов, как тут сдержаться? Он особенно и не сдерживался. К Пашиным советам не прислушивался, деда просто игнорировал. Всё как у людей, одним словом. Ну и болезнь. Паша вспоминает об этом и тут же жалеет, что вспомнил. Лучше не вспоминать. Но уж как есть. А как есть? Так, словно над малым давно стоит знак смерти. И сама смерть — лишь вопрос времени. Сестра просто сдала его сюда, не предупредив ни Пашу, ни отца. Отец после этого вообще перестал с ней разговаривать. Паше от него тоже доставалось, хотя Паша как раз ни при чём: тоже был против интерната, ссорился с сестрой, ходил к начальству, проводил беседы с малым. Но где-то не додавил, сдался, отступил. Малой это видел. Наверное, поэтому и держал на Пашу зло: мол, слабак, не сумел, не хватило терпения бороться со всем миром. Ну бывает. Завтра заберу его домой, отмою, откормлю. А назад не отдам. Майн Рида читать и дома можно. И в бутылки мочиться — тоже.
+
Хотя есть ещё одно, Паша это хорошо помнит. В прошлом году, весной, когда всё это начиналось, когда никто ещё ничего не понимал, они с малым как-то слишком жёстко поссорились. Малой всё допытывался у Паши, за кого он, что будет делать, в кого стрелять. Паша, как всегда, отвечал неохотно, говорил, что его это не касается, что его никто не устраивает и он ни за кого. На это малой довольно неожиданно выдал что-то типа того, что знать его не хочет, и что ему стыдно, и что его родной дядя — просто редкостный мудак. Паша сначала не понимал, в чём дело. Потом узнал, что, оказывается, у малого в классе у одного из ребят в первые же недели запытали отца. А Паша об этом не знал. А знать об этом стоило бы. Потом пробовал объяснить, что он на самом деле имел в виду, но малой, похоже, своего представления о нём менять не собирался, а Паша как-то не нашёл педагогических методов, чтобы в чём-то его переубедить. На том и разошлись. Продолжали общаться, но было заметно, что малой отстранился, отошёл, не доверял. Паша, конечно, переживал, но что он мог сделать? Что я действительно мог сделать, думал он, засыпая. Что я мог сделать? Что?