— Давай, — говорит, — через спортзал всё равно не выйдем. Там Нина. Не пустит.
Паша решается и тоже встаёт на подоконник, оставляя за собой тяжёлые чёрные следы, похожие на канцелярские печати. Малой прямо с подоконника ступает на козырёк кровли, оттуда на мешки с песком, которыми обложен чёрный вход, потом спрыгивает вниз, в густой утренний туман. Паша прыгает следом. В тумане ярким зелёным сгустком вспыхивает куртка малого. За ней Паша и идёт.
Шагают по асфальтовой дорожке за корпус интерната, выходят в сад. В тумане жёлто светится неубранная листва, когда ступаешь на неё, мокро пружинит, так и кажется, что со следующим шагом увязнешь, провалишься по пояс, попадёшь в яму или в открытый люк. Потом дорожка вообще исчезает, но малой знает, куда идёт, уверенно ориентируется между стволами, обходит железную арматуру, торчащую из травы, переступает через бетонный столб, лежащий между яблонями, уворачивается от мокрых тугих ветвей. Паша быстро начинает задыхаться, но не показывает этого, не хочет, чтобы малой заметил, как ему тяжело бегать утром среди мокрых яблонь.
— Далеко ещё? — спрашивает, стараясь держать дыхание.
Но малой не отвечает. Или отвечает, просто Паша не слышит. Внезапно они упираются в металлический забор. Как в зоопарке, думает Паша. У них в школе такой же. Малой находит разогнутые прутья, протискивается через них, выскальзывает по ту сторону яблоневого сада. У Паши на всё это уходит времени немного больше: сначала он тоже пытается протиснуться, застревает, паникует, лезет назад, сбрасывает куртку, лишь после этого протискивается. Малого нигде нет.
— Сань! — кричит Паша в густой туман. — Сань, ты где?
Снимает очки, протирает их, снова нацепляет, хотя это мало что меняет. Надевает куртку, пробует согреться. Дождь ночью кончился, а вот туман осел, словно снег с гор сошёл в долину. Делает шаг вперед, останавливается. Потом ещё шаг. В тумане набредает на малого. Тот стоит над обрывом, вытягивая худую шею подростка, настороженно всматриваясь во что-то внизу. Там туман такой же густой, только под ногами, в рваных проёмах, открывается долина, видно пожухлую траву, видно мокрые кусты, за которые цепляется туман, наматываясь на них, как паутина, а дальше снова сплошной молочный фон, тускло-серебряный, бесконечный. И где-то там, в этом сплошном молоке, всё время гремит и вспыхивает жёлтыми огнями, трещат изматывающие автоматные очереди, рвутся мины, рвутся часто, вчера так не рвались, но ничего не видно, поэтому и чувство такое, будто рвётся не здесь, не в этой жизни, не рядом с ними. Из долины тянет дымом, дым вплетается в туман, как тёмная прядь в седые волосы покойника, и сразу же возвращается ощущение страха и опасности.