— Наслаждение.
Да что они все.
Люди, сидевшие за столом, тут же склонялись над чашками и вожделенно вдыхали в себя запах. Вино там у них было или наливка, что ли. Но это был компот. Простой компот из слив, яблок и еще чего-то лесного, и очень ароматного, и я убедился в этом, когда черпак вылил мне в чашку эту красную. как кровь, жидкость. В ней плавали дольки сливы, яблока и какие-то мелкие ягоды, и все это слегка покрутилось в моей чашке и медленно улеглось на дно, кроме этих самых ягод, всплывших на поверхность и закачавшихся у самого ее края.
— Наслаждение.
— Пей, братишка. Все мы достойны радости жизни.
Ну раз так. Я поднял свою чашку.
— Ваше здоровье.
— Никогда так больше не говорите, — сказала веским голосом женщина, сидевшая от меня человека через три. — Слышите.
Я поднял голову. Но все уже жадно пили. Я даже не мог разглядеть ее. И хорошо. Я все больше зверел, сидя за столом. С яростью я приник губами к своей чашке. Это было конечно что-то. Сладко-кислый вкус, вероятно от лимонного сока или кислоты, ароматы лесной поляны, полной ягод, цвет — закачаешься. Я проглотил это одним духом.
— Наслаждение.
Да уж, конечно.
Музыка заиграла другая, в стиле Хард-кор. Я обернулся, заинтересовавшись. Да у них там целый музыкальный центр, не хило, и автоматический переключатель.
— Ведите.
Я снова повернулся к столу. Двое из апостолов вскочили и почти бегом бросились к небольшой двери в дальней от меня стене. Тот, кого они привели оттуда был щабный, как говорят блатные и по виду походил на тех бомжей, что бродят по мусоркам после того, как поспят на голом асфальте.
В записи играли «MiyaGi amp; Эншпиль». Когда-то на дискотеке они доводили нас до белого каления, а на детей младше 12 лет вообще действовали, как хорошая выпивка. Но сейчас я почему-то совершенно не воспринимал их. Все внутри меня переворачивалось. Что творилось тогда со мной, страшно вспомнить. Меня кидало то в жар, то в холод, голова горела, грудь разрывалась от боли и всего качало, будто не сидел тут на лавке, опершись о стол обоими локтями и крепко сжимая голову. Я совершенно не воспринимал окружающее. А когда наконец в голове прояснилось, боль исчезла и прекратился озноб, я словно очнулся, поднял голову и огляделся.
Комната совершенно изменилась. Вазы были перевернуты, их осколки усеивали пол вокруг лежавшего на дощатых половицах худого человека в дырявом трико.
И эти интеллигенты, интеллектуалы и эстеты, жильцы этой сраной коммуны под звуки «Санава бич» орали и бросали все новые чашки в этого беднягу, а он только вздрагивал всем телом, закрывая голову руками.