Даже самому себе Гаевой не смог бы ответить, почему он так разоткровенничался перед малознакомым ему армейским офицером. Ведь встретились-то всего два часа назад, и вот льется разговор непринужденно, душевно… Видно и впрямь душа человека — что ладно настроенная струна. Тронь ее легонько, ласково, тепло и заиграет она, запоет во всю силу, откроет все свои чувства… А рвани с маху — порвешь…
Вот и тронул Тимонин душу Ильи Андреевича, тронул своей чистосердечной болью за судьбу друга, за судьбу по сути неизвестного ему мальчишки.
— Ребенок — это ж беззащитная птаха, — с грустью в голосе говорил Гаевой, шагая рядом с Тимониным по городу. — Пока не оперится, не взлетит. Вот хотя бы-этот… Как его зовут?
— Егоркой, — ответил Тимонин.
— Остался Егорка без батьки. Один. Всяк его может обидеть, а пожаловаться некому. Конечно, он не пропадет, государство его выкормит. Но как же все-таки трудно человеку без родительской ласки…
— Я это на себе испытал, — Тимонин закурил, глубоко затянувшись дымом.
— Человеку без ласки жить нельзя, — повторил Илья Андреевич. — Когда теперь ее узнает Егорка?
— Вырастет — узнает…
— Но сколько еще воды утечет, сколько слез прольется! А каждая слеза, каждая обида — рубец на сердце…
Молча прошли мост. У цирка свернули направо, пошли через сквер. Илья Андреевич вновь заговорил:
— Всякое бывает в жизни, много еще на свете горя бродит… Хочется мне рассказать тебе, Борис, одну историю. Извини, что я с тобой на «ты». Так легче, да и седины мои позволяют…
Гаевой помолчал, словно не решаясь приступить к откровенному разговору. Тимонин улавливал эту нерешительность, но не торопил.
Илья Андреевич начал сразу, торопливо, чуть заикаясь от волнения:
— Знаю я… одну семью. Здесь живет. Семья как семья. Небольшая. Трое: отец, м-мать и… дочка, Галинка, ей пятнадцать лет. Отец работает… в милиции, на Старых промыслах. Мать домохозяйка, дочь учится. Живут неплохо. Но все они — сироты. Да, да, круглые сироты. Чтобы ты понял все хорошо, я расскажу по порядку.
Лет тринадцать назад у Галинки была родная мать. Жили они в другом месте, в селе. Отец мотался по району за бандитами, тогда, после войны, их развелось порядочно: трудное было время. Пришлось ему как-то вести дело о шайке крупных расхитителей. Выслеживая их, он всю ночь пролежал в снегу, а потом, сбившись с пути в глухую метель, провалился в прорубь. Ползком добрался до чужой избы. И слег в постель. Жена перевезла домой. Две недели лежал в бреду. И все это время, каждый день, в дом приходили какие-то хмурые, бородатые мужики, спрашивали: «Очухался твой-то аль нет?..» — и уходили, зло посматривая на постель, где бредил больной. А когда он пришел в себя, переслали записку: прекрати дело, не поскупимся. На следующий день пришел один, положил на стол пачку денег, спросил: «Хватит аль еще?» Больной с трудом пошевелил растрескавшимися тубами: «Плюнул бы я тебе в морду, да сил нету…»