Ждать вот так, в накуренной комнате, среди потных, разопревших мужиков было как-то не с руки, но Макар Егорович пересилил себя, сел на освободившееся место, настроился ждать. Краем глаз он видел, как недоумённо переглядываются удивлённые посетители, ловил на себе любопытные взгляды, шепотки долетали до ушей. Неуютно, но ничего, он вытерпит, вынесет всё это со смирением, присущим только ему.
Наконец, из-за дверей парткома послышались голоса, в приёмную стали выходить заседавшие большевики. Макар Егорович тоже с любопытством принялся разглядывать их, новых представителей власти. Красные, разгорячённые лица, продолжали и тут, в приёмной, какой-то свой ранее начатый спор. Но, увидев Щербича, враз замолкали, спешно покидали помещение.
– О, Макар Егорович! Гражданин Щербич! – Сидоркин вышел вместе с представительного вида мужчиной. – Вот он, любезный. Лёгок на помине, Николай Николаевич, – обратился Сидоркин уже к незнакомому мужчине. – Сам Щербич к нам пожаловал.
Мужчина остановился, внимательным взглядом окинул посетителя и вдруг решительно направился обратно в кабинет.
– Пригласите Щербича, – бросил на ходу секретарше.
– Зайдите, Макар Егорович, – секретарша распахнула дверь, приглашая зайти. – А вы подождите. Товарищ Сидоркин всех примет, не волнуйтесь, товарищи, – обратилась уже к остальным посетителям.
Неприятно поразил закуренный, загаженный вид кабинета. Дышать можно было с трудом, и поэтому Макар Егорович произнёс ещё с порога:
– Ну и накурено. Хоть топор вешай. Вы бы проветрили кабинет, Николай Иванович, – попросил он Сидоркина.
– Если вы пришли давать указание рабоче-крестьянской власти, – грубо, резко ответил незнакомец, – то ошиблись дверью.
– Вот как? – опешил Щербич, но тут же усилием воли взял себя в руки. – В приличном обществе принято предложить гостю сесть и быть с ним немножко вежливей, лояльней к нему, чем с членами вашей партии. Всё ж таки гость. И традиции, и правила приличия ещё никто не отменял на Руси. Или уже отменили, а я не знаю? Тогда извините великодушно.
– Вы как разговариваете с председателем ревкома? – от негодования голос мужчины сорвался на крик, последние слова произнёс с визгом.
– Николай Николаевич, простите, пожалуйста, – Сидоркин встал между мужчинами, расставив руки. – Простите еще раз, Николай Николаевич, но Макар Егорович на самом деле не хотел никого обидеть. Простите его великодушно.
– Развели здесь кумовство, понимаешь, – примирительно произнес председатель ревкома. – А ты тут порти нервы, понимаешь. С чем пришли?
Щербич уже и сам не был рад, что зашёл сюда, даже корил себя, обзывая самыми последними словами, но отступать было поздно и не в его правилах.