– Твоя газета разве что на курево пойдёт, а не для расчёта, – гнул своё какой-нибудь дед Назар. – Она чья, правда-то? Твоя иль моя?
И вся деревня поднимала на смех тщетные потуги местных Советов склонить крестьян к добровольной сдаче хлеба.
И тут опять попал в историю дед Прокоп Волчков. Ещё у всех на слуху были его предостережения по поводу того, что как ни крути, а хлебушко заберут, выгребут по сусекам помимо воли хозяина. И слова его пророческие, выходит, подтверждаются.
– Прокоп Силантьич, расскажи, что дальше будет? – просили люди старика. – Тот раз правду сказал. Что сейчас будет с нами?
Дед один на собрания не ходил, обязательно кто-то сопровождал его, остерегал от лишних слов. На этот раз с ним была Глафира, сидела рядом, уцепившись ему в рукав, он то и дело порывался вскочить, что-то сказать, но вырваться из цепких рук Глаши не мог.
– Дедунь, дедунь, потом мне расскажешь, – шептала женщина на ухо старику. – Помолчи, прошу тебя! Тебе же хуже будет!
– Изыди, сатана! – вырывался дед из-под опеки.
Был польщён вниманием со стороны земляков к своей особе, это ещё больше подхлёстывало его, делало неуправляемым.
– Я, может, что-то толковое обскажу на пользу обществу, а ты слова молвить не даёшь. Вишь, ждут моего слова, не расходятся, – шипел Глаше.
И уже обращался ко всему собранию:
– Дома старуха замкнула рот: еле ходит, а слова сказать не даёт, а тут Глафира, итить её налево, за рукав дёргает.
– Говори, говори, Прокоп Силантьич, – неслось со всех сторон, и Глаша отступила, оставила старика в покое.
– Говорил вам, что отымать будут лодыри хлебушко-то наш? – и обвёл пророческим взглядом сидевших вокруг земляков, усиливая значимость слов скрюченным прокуренным пальцем. – А меня за это хотели в кутузку, вот так-то, паря. А сбылось! Моя правда была.
– Сейчас точно посадят, – дергала за рубашку Глаша. – Помолчи, хватит! Пойдём лучше домой, дедушка, – умоляла женщина. – Поговорил, и хватит.
– Нет, не хватит! Я же чую, что люди не хотят отдавать за просто так своё кровное, значит, будут забирать силью. Она же власть, итить её в колотушку!
– А кто бы ей отдал? – снова вскакивал с места Никита Кондратов.
Его поддержали рёвом недовольных голосов, среди которых голос председателя местного Совета Кондрата был еле слышен.
– Замолкни, дед! За оскорбление законной власти, знаешь, что бывает? И линию нашей большевистской партии не искажай, не перевирай!
Но старика уже понесло. Его пророческий дар искал выхода.
– Да какая ваша линия? Загогулина ваша линия! Постойте, люди добрые! Это только цветочки, а ещё и ягодки горькие пойдут, вот тогда… – дед снова поднимал к небу обкуренную заскорузлую пятерню.