– Я так мыслю, а уж вы рассудите сами, – продолжал старик. – Вместо того чтобы хлебушко растить, эта властя затеяла войну, взбаламутила народишко, натравила друг на дружку, а жрать-то надо! А сеять-пахать некому, вот и оно. Значит, будут забирать силью, без спросу. А кто ж запросто так своё отдавать будет? Значит, властя будут, как бандиты, изымать, мужик пойдёт защищать своё, кровное, и получит пулю промеж глаз от власти народной. Просто, как решето, к попу не ходи. Помяните мои слова, граждане.
Глаша возвращалась с собрания одна в тот раз. Посадили всё ж таки деда Прокопа в холодную при сельсовете. Отсидел, как миленький, ночь, потом, правда, почти неделю болел, кашлял.
– За правду страдаю, Фимушка, – жаловался старик. – Не любит властя правды что царская, что эта. Все они одним мирром мазаны.
Сам председатель Кондрат-примак обходил дома хозяев, уговаривал, грозился, но так и не дождался ни одного пуда зерна. Напрасно сидел у открытых дверей бывшего панского амбара его помощник Никита Семенихин: не скрипели полозьями гружённые зерном сани крестьян.
Отправили гонца в район с докладной запиской, где всё обсказали как есть. А сейчас своими силами чинили сусеки, латали крышу на амбаре, проверяли и готовили инвентарь к посевной.
Ефим, Данила и дед Прокоп тоже не сидели без дела. По настоянию старика часть зерна расфасовали по мешкам, спустили в подпол к Кольцовым, хорошенько присыпав, замаскировав картошкой. У деда Прокопа в стайке под козой выкопали ямку, сложили в кулях пудов пять ржи да столько же пшеницы. Семенной овёс заложили туда же. Фуражный овёс решили сразу не прятать. Пускай будет на виду. Да за него как-то и не особо властя распинались. Даст Бог, останется. То же и с картошкой. Не прятали, надеялись, что уж с ней-то обойдётся.
– Сгнить не должно до посевной, – заверял мужиков дед. – За три-четыре недели ничего с зерном не станется, зато хоть что-то, да посеем, кинем в земельку.
Ефим не стал рыть ямы, а спрятал в стоге соломы четыре мешка пшеницы, а в сенном стожке – три куля ржи да два овса.
Муторно было на душе в тот день, когда стало известно, что Макар Егорович передал всё новой власти. Сам приехал, рассказал что и как, посидели у Гриней, рассудили, пришли к единому мнению, что кнутом лом не перешибить, всякая власть от Бога, смирились. Хотели, было, посочувствовать, пожалеть Щербича. Так куда там! Даже забранился, почти обиделся на парней.
– Это к чему мне ваши сопли? Всё это я сделал осознанно, по своей воле, и в жалости не нуждаюсь. Хотите остаться в моей памяти порядочными людьми, верными товарищами, тогда лучше промолчите. Мне ваша жалость ни к чему. Вы думаете, что я с рождения такими капиталами ворочал? Ошибаетесь. Жили мои родители без них, и я проживу.