Глаша дома сняла с себя рваную одежду, переоделась и теперь стояла на крылечке, недоумённо озираясь.
– А гдей-то этот? – спросила тихим голосом мужиков, когда они зашли во двор.
– Как где? – недоумённо переглянулся дед с Данилой. – Ушёл. Оклемался и ушёл.
– Правда?
– Вот тебе крест! – побожился Данила.
– Чтоб мне с места не встать, – старик даже перекрестился. – Обматерил нас на чём свет стоит и убёг, холера его бери. Но и ты, шалава, меньше бы серёд чужих мужиков лицом своим красивым светилась, итить твою в под дых! Через тебя и я грех взял на свою душу.
– Какой же грех, деда? И что я плохого сделала? Я же на свой двор вышла, а ты так меня обозвал. Не стыдно?
– Ну-у, стыдно, не стыдно. Понимать должна, что чужаки деревню заполонили, а ты вон какая красавица. Могла бы лишний раз схорониться.
– А тот бандит правда ушёл?
– Не, не ушёл, а ускакал. После моей оплеухи кто ж ещё может тут оставаться? А ты как будто жалеешь, а, Глафира? – прищурился старик и плутоватая улыбка застыла на бородатом лице.
– Что ты, что ты, дедушка! – засмущалась, покраснела Глаша. – И как только язык у тебя повернулся такое сказать?
До них стало доходить: женщина в горячке не до конца поняла, что здесь только что произошло с незадачливым воякой, и не стали её разуверять.
– Вот и ладненько, – продолжили разговор уже без Глаши. – Пускай живёт в неведении, так легше и ей, и нам. А ты, Данилка, скачи. Бери коня и скачи. Искать будут пропажу, а я уж тут как-нибудь сам разберусь.
– Фимке ни слова, дедунь? – то ли спросил, то ли посоветовался Кольцов.
– Могила! Пускай, если схочет, Глашка сама расскажет. Наше дело – сторона.
Прокоп Силантьевич чинил плетень, поминутно поглядывая вдоль улицы: не ищут ли вояку повстанцы? Но нет, тихо в деревне. Разве что разорвётся тишина криком отчаяния женщины, у которой уводят мужа на войну, и опять утихает всё.
Аисты клёкотали на сосне, что стоит над обрывом у Деснянки, несколько пар парили над лугом. Тихо.
Но вот показались вооружённые всадники, заходят во дворы, тут же возвращаются к лошадям, едут дальше.
– Добрый день, батя, – плотный, грузный всадник остановился у плетня. – Как здоровье?
– Спасибо, сынок. И тебе не хворать, – не отрывался от работы старик.
– Ты, это, не видел нашего одного, молодого, на гнедой лошадке?
– Подъезжал один, точно, – ответил дед, с трудом разогнув спину.
– Спина, холера её бери. У тебя не болит, нет? – поинтересовался у мужчины. И тут же продолжил, не дожидаясь ответа: – Да откуда она может у тебя болеть? Вишь, боров какой! И как только конь тебя носит? А баба терпит, ай нет? – хитро прищурился, уставился невинными плутоватыми глазками на всадника. – Небось ходок, а? Э-э, вижу и так, что ходо-ок ещё то-от!