Данила после вступления в колхоз как-то сразу сник, обмяк. Куда подевался тот энергичный, деловой человек, что буквально месяц назад не ходил, а летал по земле, успевая одновременно быть на покосах, в поле проверить озимые, в свободную минуту надёргать камыша на крышу или возиться с малышнёй где-нибудь во дворе, позволяя вытворять с собой что угодно?
Осунулся, перестал смотреть за собой. Куда-то исчезла улыбка с лица, что озаряла его при виде детишек. Фуфайка поистрепалась, даже онучи в лапти заматывал кое-как. С утра встанет, сразу же самокрутку изладит и пыхтит почти день-деньской, меняя одну на другую, не поднимая глаз на людей. За завтраком молча, второпях проглотит две-три отварные картофелины, запьёт чашкой простокваши и терпит до вечера.
Определили Данилу разнорабочим в полеводческую бригаду.
Чтобы начислил бригадир больше трудодней, работы не чурался, брался за любую и делал её со злостью, с неким остервенением, как будто она, вот эта работа, было виновата во всех его бедах.
И было почему отчаиваться. Всё чаще замечал у детей голодный блеск в глазах, всё чаще горевала жена над приготовлением обеда. А тут вышли в поля на уборку урожая, а убирать-то нечего! Если бы они с Фимкой сжали бывшие свои наделы, то худо-бедно можно было продержаться до следующего урожая двум семьям. А сейчас? На колхозных полях, кроме чахлых стебельков, так ничего и не выросло. Дожди, что начались со второй половины августа, только сгноили остатки зерновых. Всё! И как разделить на всех эти жалкие крохи, что свезли на колхозный ток? А ещё план хлебопоставок в государство не отменяли, даже, напротив, увеличили.
Как будет выкручиваться Пантелей Иванович, председатель колхоза, одному Богу ведомо. Но у Данилы не об этом голова болит, а как прокормить семью.
Марфа, чтобы чуточку больше заработать, тоже с полей колхозных не вылазит, хотя опять на сносях. Утром, уходя, детишек малых оставляют на руки Агаше, а их ни мало ни много, а целых шесть душ с нянькой вместе. Так им же что-то на столе оставить надо, чтобы с голоду не померли. А что положишь, поставишь?
Ей же, дочурке, самой-то десять, одиннадцатый годок пошёл, помимо присмотра за детишками малолетними ещё надо травы поросятам нарвать, в корыте порубить секачом, куриц накормить, за гусями присмотреть, на грядках прополоть траву. А погулять? А в реке искупаться? Лишена детства. Данила это прекрасно понимает и казнит себя почём зря. Как так, он, родитель, а не может обеспечить детишек хорошим питанием, отбирает у них детство? Что может быть страшнее для отца, чем осознание вот этой истины? Своей беспомощности? Разве есть более страшная казнь, чем смотреть в голодные глазки ребятишек, и чувствовать своё бессилие?