– Зажилил, зажилил, по своим распределил, а нас с пустым карманом оставил! А теперь прикрываешься государством, – с пеной на губах доказывал, обличал председателя Сёмкин.
– Ты закрой своё хайло, – в конец обозлённый председатель уже покинул президиум, решительно пошёл в зал. – Я тебе, сволочь ленивая, тварь гнилая, сейчас покажу, кто зажилил! – и на ходу закатывал рукава. – Сейчас твою килу вмах вылечу, вправлю как следует!
– Нет такого закону больных людей забижать! – продолжал блажить мужик, но на всякий случай пробирался поближе к входной двери. – Тем более – председателю! Тут тебе не царская охранка, а советская власть!
Дело в том, что Назар за лето из леса на себе натаскал брёвен на баньку и на новый хлев для коровы. И это-то с грыжей! И сырой травы наносил из-за речки, на зиму хватит. А в колхоз – ни ногой! Грыжа! Жена с сыновьями пластаются, а хозяин – нет! Больным оказался. Для деревенских это не было секретом. Тем более и характер у Назара склочный, как у самой последней бабы: он везде был, всё знает, готов любого поучать, чужого мнения на дух не переносил.
Мужики встали в проходе, остановили председателя.
– Охолонь, Иваныч! Не обращай внимания, мало ли что скажет Назар. У него кила в мозгах, вправлять уже поздно. Надо было в детстве головкой о печку. Хотя его мамка с папкой и роняли головкой вниз, не помогло.
– Покинь собрание, прошу по-хорошему, – стоял на своём Сидоркин. – Если эта сволочь не уйдёт, я сам уйду. Всё! Терпение моё лопнуло!
– А-а-а! Забоялся! Значит, моя правда, вор ты, во-ор! – злорадствовал Сёмкин, видя, что председатель не может пробиться сквозь людскую стенку к нему, чувствовал свою безнаказанность.
Данила с Ефимом подошли к Назару, молча взяли с двух сторон за руки, повернули к выходу.
– На счёт раз, – кивнул головой Фимка, и Сёмкин в тот же миг полетел к двери, успев руками с разгона открыть её, выскочил из зала.
– Бесшабашные, бесшабашные! Одна шайка-лейка! – гремело из-за двери. – Я выведу вас на чистую воду!
Однако вернуться на собрание побоялся, блажил с улицы.
– Говори, Иваныч, – зал успокоился, собрание продолжилось.
– Вот я и говорю, голод в стране, страшный голод. В некоторых сёлах вымирают все, до единого жителя. Скажу страшную правду: есть случаи людоедства.
По залу пронёсся тяжёлый стон.
– Я не вру, уполномоченный из района, что у нас на уборке был, говорил. Не верить ему я не могу. Такими вещами не шутят. Так это к чему? Понимать должны, что семь детских трудодней мы всё же приравняли к одному взрослому. И это не из-за нашей вредности. А всё потому, что у нас, слава Богу, такого голода не будет, не должно быть, – поправился Пантелей Иванович. – В то же время мы должны и думать о государстве. Оно нам даёт два трактора, машину – это не кот наплакал. А мы зажмём и будем под иконой втихаря жрать хлебушко, а где-то люди едят самих себя. Разве это правильно? Или мы не христиане? Да и у каждого из нас ещё и свой огородишко при доме имеется.