Такого позора она точно не вынесет! Данила и сам попервости стушевался, растерялся, пока тот же Аким Козлов не заметил, не вмешался.
– Вот же деревня! Ты глянь, тут радоваться надо, народ доверил, а они, мамка с папкой Кольцовы, спужались! Радуйтесь, деревня, что сына такого вырастили! Народ ему доверяет, надежду возлагает.
Вот тут и Данила вспомнил, что ему знакомы аплодисменты, это он почему-то запамятовал, чуток стушевался. А так он рад, нет, не то слово. Он даже не знает, как понять его состояние теперешнее, каким словом обозначить, только зашлась душа, и так потеплело в ней, и тепло ударило в глаза, что слёз сдержать сил больше нет.
А Марфа повисла на мужнином плече и плакала, не могла остановиться. С боков вцепились дочки, добавили свои голоса, к ним присоединилась малышня. Следом и Глаша кинулась в эту кучу. И вот уже на виду всей деревни плакали от счастья почти все Кольцовы. И люди их поняли, поняли правильно, разделяя с ними семейную радость несмолкающими аплодисментами, этим новым для затерявшейся среди лесов деревеньки Вишенки видом человеческого признания.
– Вот, дорогие товарищи Комаров Владимир Петрович, Гринь Ефим Егорович и Кольцов Кузьма Данилович! Народ вам поверил, это аванс. А теперь вы должны оправдать доверие своих односельчан, – закончил собрание председатель колхоза товарищ Сидоркин Пантелей Иванович. – Зиму отучитесь, а по весне и техника подойдёт.
Марфа, Данила, Глаша с Ефимом шли домой с собрания вместе. Малышня окружила Кузьму, и уже не отпускала от себя, как героя.
– Представляете, – в который раз говорила Марфа. – Не Кузьма, не Кузя, а Кузьма Данилович! – поднимала кверху палец, и вновь улыбка застывала на её счастливом лице. – Это вам не кот начихал, то-то! Кузьма Данилович! – и снова прислуживалась к новому, но такому для неё приятному, созвучию: Кузьма Данилович, и это-то в неполных пятнадцать лет! Это ли не благодать для родителя. И снова вытирала кончиком платка в очередной раз набежавшую слезу.
– Будет тебе, будет, мать, – Данила вышагивал впереди, что-то усиленно про себя соображая. Наконец, остановился, подождал всех, взял под руку Ефима. – У тебя самогонка есть? Или настойка вишнёвая?
– Ты чего, отец? – встрепенулась Марфа. – Неужели выпить захотел?
Для неё это было странным: ни Данила, ни Ефим никогда не страдали без водки, и теперь она была приятно поражена, удивлена желанием мужа.
– Конечно, есть, отец! Куда же она подевается? Навыки материнские мы с Глашкой хорошо усвоили в приготовлении наливочки.
– Дедушке Прокопу, царствие ему небесное, – поддержала сестра, – очень уж она нравилась. Тот был штатным ценителем.