Хорошо и умело пахать – это мастерство, высшее мастерство пахаря.
Даже когда пахали при пане Буглаке, то первую борозду вёл самый опытный пахарь, на хорошо обученных, спокойных, тягловых волах, которые легко выдерживали такое расстояние. Так же размечали вешками с двух краёв, шагами определяли серединку, пахарь становился за плуг, кто-то из серьёзных, ответственных мужиков брал ведущего вола за сыромятный поводок, и «Цоб-цобе!» – деланно-строгим голосом даст команду волам какой-нибудь дядька Панас, с волнением держащийся за ручки плуга.
Хорошо обученная, привычная к тяжелой монотонной работе животина вначале, не сдвигая с места ног, подастся телом назад и разом, дружно наляжет на ярмо. И пошли, пошли, неторопливо, степенно, с обманчивой лёгкостью взрывая землю, откидывая лемехом отвал блестящего тёмного пласта!
А за ними толпой шли самые строгие судьи, те, кто потом пойдет следом, будет равняться на первую борозду. От их зоркого, проницательного взгляда не скроется ни одна промашка первого пахаря, ни один огрех.
И вот она, первая борозда! Ровная, как струна, соединит оба края поля, создаст задел на будущий урожай.
Мужики соберутся в кучу на том краю в конце борозды, обязательно закурят, щедро угощая друг друга махоркой, чего в другие дни вряд ли дождёшься. Будут обсуждать, спорить, хвалить того или иного вола из тех, что тянул плуг на первой борозде, и столько порасскажут о них, как будто это не бессловесная скотина, а, самое малое, национальный герой, былинный зверь. О том человеке, что стоял за плугом, не будет сказано ни слова: это волы сами всё сделали.
А дядька Панас оглянется назад, даже присядет, прижмурит один глаз, проверит, удостоверится, что борозда-то – ого-го! Что надо! И только после этого отойдёт в сторонку, присядет на корточки, удовлетворённо хмыкнет, крякнет, блаженно улыбнётся весеннему жаворонку, уже зависшему над полем с первой утренней песней, вытрет испарину со лба, достанет кисет, неторопливо примется крутить цигарку слегка дрожащими руками.
Ждать благодарностей от земляков даже не рассчитывает, не приходится, да он и не ждёт. Не принято хвалить пахаря: хорошо пахать – это его дело, его обязанность, и делать он должен только так, а не как иначе. Это же не он с таким напряжением только что держался за рукоятки, мгновенно, а то и на опережение определяя поведение волов, чтобы успеть неуловимым движением, наклоном плуга подправить, подчистить предполагаемый огрех, не допустить его, не искривить, не испортить бороздку. Это же не его прошибало потом, и не у него ещё дрожат руки от усталости. Теперь уже приятной усталости. Это же волы всё сделали, сами, а он так, сбоку припёка, погулять вышел, от нечего делать держался за рукоятки только для того, чтобы плуг не падал. Переубеждать его в обратном – лишняя трата времени. И у него, как и у столпившихся на краю борозды крестьянских мужиков, вера в волов свята, священна, незыблема. Он знает в крестьянском труде место при пахоте человека и животины, где пахарь не может по определению стоять на одной высоте с волами: они – выше, они – главнее, они – всё! А человек, пахарь? Он – довесок к волам.