Когда я вернулась в кухню, Адам снова сосредоточился на бумагах.
— Я хочу куда-то поехать с Оливией, — остановила я свой взгляд на фото своей дочери, которое висело на стене. — Хочу узнать ее получше.
— Давай поедим вместе, — ответил он. — Оливия привыкла ко мне, и наверное захочет,чтоб я был вместе с вами.
— Адам, — сказала я предупреждающе. — Ты беспокоишься о ней? Хорошо. Она твоя дочь, и мы будем жить вместе ради нее. Но не манипулируй мной, используя мою дочь.
— Нашу дочь, Донна.
— Нет, мою, — попыталась открыть я дверь ванной, которую Адам захлопнул.
— Нет, Донна, — прижал он меня к двери. — Нашу. Она моя такая же, как и твоя. И пусть у тебя шок и амнезия, но, если ты попытаешься отобрать у меня Оливию, ничем хорошим это не закончится. Я удочерю ее, и я люблю ее. Она моя семья, а семья — самое важное, что есть в жизни. И еще, — сделал он два шага назад. — Поедем в Исландию. Оливия хотела туда, кроме того, там нет ни одного вида комаров.
Я больше не сказала ни слова. На какое-то мгновение дрожь от страха прошла по моему телу, и когда Адам отступил, я направилась в ванную. Я стояла под струями теплой воды и жалела о том, что никогда не вела дневник. В моей книге жизни сейчас лишь несколько страниц, и все это — письма Адама, которые мне принесла Эмили. Я не знаю, любила ли я этот город или ненавидела его. А может именно поэтому я ничего и не помню? Может этот город был полон воспоминаний, которые я хотела бы забыть? Раньше я думала, что худшее в мире — это потерять того, кого любишь всем своим существом. Но я ошибалась. Самое страшное — потерять себя, и не иметь надежды на возвращение.
«Чем дольше запрещать себе любить, тем вернее это умение атрофируется. Возможно потерять способность влюбляться — это худшее, что может с нами произойти». Фредерик Бегбедер.
Я оделась в одежду, которая стала на меня великоватой, и вернулась к Адаму. На столе стоял уже готовый завтрак, и на ноутбуке передавали местные новости. Несколько минут я смотрела на него, не произнося ни слова. Удивительно, как раньше благодаря ему я видела другие краски, и как уходя, он каждый раз забирал их с собой.
— Адам.
— Я знаю этот взгляд, — взглянул он на меня. — Ты что-то хочешь сказать или сделать, что мне может не понравиться. Но что бы это ни было, оно может подождать, пока ты позавтракаешь.
— Ты не знаешь меня, Адам, — села я за стол.
— Знаю, Донна, — сделал он глоток кофе, не отводя взгляд. — Я знаю каждую эмоцию на твоем лице. У меня дохрена расширенный диапазон твоих страхов, смеха и реакций на все. Я знаю, как ты молча паникуешь и кричишь. Я знаю, как ты смеешься, не улыбаясь, и знаю, как плачешь смеясь. Я все знаю о тебе, Донна.