И только тут я заметила, что стою совсем близко к алию, так близко, что наши руки едва не соприкасаются, и надо бы отойти, но… Я не пошевелилась. То ли ночь была виновата, то ли аромат жасмина, то ли полная луна, а пуще того я сама…
А он… Ему, должно быть, все же страшно было умирать, а кому не страшно? Жизнь прожил достойно… а что проку в том, если знаешь, что жизни этой осталось всего ничего? И хочется в эти последние дни взять от жизни все, даже то, на что в обычное время и не взглянул бы!
Кровать у меня узкая, такая узкая, что вдвоем на ней можно лежать, только тесно прижавшись друг к другу. Вот как мы…
Тонкая цепочка на шее Ирранкэ съехала на сторону, так что замысловатая вещица оказалась у него чуть ли не плече, как раз у меня перед глазами. Подумать только, из‑за этой крохотной безделушки происходит столько всего… странного.
– Ты так не похожа на наших женщин, – сказал Ирранкэ. Это были первые его слова за все время. То есть он и раньше говорил, но только по‑своему, не по‑людски, а я по‑алийски знаю всего несколько слов, да и те – «подай, принеси, поди прочь». – Вы, люди, совсем другие… Ваши женщины бывают красивы – и осознают это. Но красота эта так преходяща, так недолговечна и мимолетна… и это они осознают тоже. И так торопятся жить… Наверно, это в вас и привлекает.
– А вы такие прекрасные и безразличные, такие недосягаемые, – произнесла я тихо, бездумно водя ладонью по его плечу: на нем едва виднелась сложная вязь из сплетенных трав и цветов, она сбегала по руке почти до запястья и, мне казалось, едва заметно мерцала в полумраке. Никогда не видела татуировок настолько изящных! Казалось, это не творение чьих‑то рук, Ирранкэ будто родился с этим рисунком… – Вечно молодые и при этом мудрые… Наверно, это в вас и привлекает.
– Шутишь? – едва заметно улыбнулся он. Я почувствовала эту улыбку щекой и невольно прижалась крепче. – Ничуть мы не лучше вас… Живем дольше, стареем медленнее, потому и опыта успеваем накопить побольше. Но настоящую мудрость обретают единицы, а будто у людей не так? Да что тут скажешь!
– Ничего не говори, – шепнула я. – До утра еще далеко…
«Утром ты уйдешь, – подумала я, нащупав подвеску на его груди и до боли сжав в ладони. – Навсегда, как сам сказал. А если и вернешься когда‑нибудь, я к тому времени сделаюсь сморщенной старухой и ты меня не узнаешь, потому что даже не заметишь, как пролетело время. Принял же ты меня за бабушку Берту… Но даже если и так, пускай. Я тебя никогда не забуду…»
– А плакать не надо, – шепотом произнес Ирранкэ, коснувшись губами моей щеки. – Или я обидел тебя чем‑то?