Правда, Сталин сразу оговорился, что руководствуется необходимостью заботиться о перековке «зеков»: «мы их освободим, ворвутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке», но впечатление, что этот мотив появился в его выступлении «вдогонку», а главными были соображения экономической целесообразности труда заключенных — «нарушаем работу лагерей… с точки зрения государственного хозяйства это плохо…».
Вопрос это не праздный, и дело тут не в том, чтобы уличить Сталина и чекистов в демагогической пропаганде. Роль и место системы принудительного труда в советской экономике — предмет сложной дискуссии историков. Бесспорно, что ГУЛАГ составляло важнейший элемент советской экономической системы. Это выражалось как в самом объеме работ заключенных (и капиталовложений), так и в длительности (почти четверть века) существования этого сектора экономики. Конечно, такие феномены не могут быть случайными.
Очевидна связь между ходом массовых репрессий и распространением системы принудительного труда. Достаточно привести всего несколько фактов: ежегодный рост арестов при Ягоде с 331 тыс. в 1930 г. до почти полумиллиона в 1933 г. привел к увеличению числа заключенных в лагерях с 168 тыс. летом 1930 г. до 509 тыс. на 1 января 1934 г. Когда наркомом стал Ежов, произошел новый скачок арестов: более 1,5 млн. за два года и соответственно рост числа заключенных в лагерях и колониях с 1,2 млн. (на 01.01.1937) до 1,7 млн. (на 01.01.1939). Еще более 0, 35 млн. человек находилось в тюрьмах.
Причем речь шла не только (и не столько) о политических заключенных (под которыми подразумеваются обычно осужденные по 58 статье УК). Вопреки тому, какое впечатление создается от прочтения «Архипелаг ГУЛАГ», количество таких заключенных, «в зависимости от внутренних противоречий сталинского режима и их обострения, оно колебалось между двадцатью и тридцатью процентами». Основная масса заключенных были уголовники и бытовики, их количество все время росло в связи с тем, что власть активно использовала репрессии для защиты социалистической собственности («Закон о трех колосках» и т. д.). Кроме того, масштабные и трагические социальные преобразования, к которым безусловно можно отнести коллективизацию, сами по себе не могли не порождать рост преступности.
Вместе с тем, исследования показывают, что при проведении массовых репрессий речь никогда не шла об экономических, а о политических целях. Как справедливо пишет О. Хлевнюк, нет ни одного документа, в котором руководители НКВД обосновывали бы необходимость массовых арестов потребностями гулаговской экономики. Наоборот, анализ внутренней документации ГУЛАГа однозначно указывает на то, что в 1937–1938 гг. (как потом и на 1940–1941, и 1947–1948 гг.), когда увеличение масштабов политических преследований и возрастание количества заключенных, застало гулаговское начальство врасплох и вызвало огромную дезорганизацию системы.