— Да вызовите кто-нибудь врача! — не выдержав, закричала она. — Он же с ума сошел!
— Анна Николаевна! Одно слово! Только одно слово! Скажите, что вы меня простили! — умолял он.
— Да простила! Простила! — только чтобы отвязался, ответила Ермакова.
Услышав это, Воронцов наконец оставил ее в покое и, все еще стоя на коленях на полу, пробормотал:
— Следующая репетиция завтра в десять.
Анна, еще с опаской поглядывая на него, ушла со сцены, остальные тоже стали расходиться, и только Лукьянова бросилась к своему поверженному «гению». Но точку ставить было еще рано, и я снова позвонила Воронцову. Слышать, что он сказал Дарье, со своего места я не могла, но та соскочила со сцены, метнулась к смартфону и принесла его ему. И когда он ответил мне тусклым голосом, я уже без всякой ласки, торжественности и величавости произнесла грубым, напористым тоном:
— Ты меня не убедил, но казнь пока отложу. Но если ты, с-с-сука, еще хоть раз одно-единственное грубое слово Ермаковой в-в-вякнешь, я тебя больше предупреждать не буду! Я свое обещание выполню! А тебя, гниду, живого в асфальт закатаю! Собственными руками! Без применения спецтехники! Понял?
— П-п-понял, — проблеял он.
Я отключила телефон, и мы с Ковалевой, которая смотрела на меня с искренним восхищением, торжественно пожали друг другу руки, а потом бесшумно вышли из ложи. Не сговариваясь, мы направились в гримерку Анны — надо же нам было увидеть результат своей подрывной деятельности. Ермакова встретила нас взглядом, который мог бы испепелить феникса без малейших шансов на воскрешение, и медовым голосом спросила:
— Что это было?
Мы с Ковалевой переглянулись, и не знаю, как на моем, а вот на ее лице крупными буквами было написано такое полнейшее непонимание происходящего, что я искренне восхитилась. Надеюсь, мой вид был не менее растерянным, а потом мы чуть ли не в один голос спросили в свою очередь:
— А что случилось?
— Какие гениальные актрисы пропадают! — всплеснула руками Анна. — Хоть сейчас на сцену! Да я по сравнению с вами — девочка из массовки!
Мы с Ковалевой опять переглянулись и обе приняли вид грубо попранной невинности.
— Хватит из меня дуру делать! — возмутилась Ермакова. — Когда такой мерзавец, как Воронцов, поливает тебя грязью, а через минуту бухается на колени и просит не погубить, это не может быть просто так.
— Может, совесть проснулась? — предположила я.
— Ты сказала! — хмыкнула Александра Федоровна.
— Согласна, это я погорячилась, — вынуждена была признать я и тут же выдвинула новую версию: — А может, ему было откровение свыше?