[13] не нашла хорошо выглядящего миллионера, но тем не менее она свою часть сделки выполнила.
— Итак, у тебя дела идут лучше? — спросила она меня. Ее рука находилась уже выше моего колена. Она запрокинула голову назад, чтобы посмотреть на меня. Губная помада на нижней губе была немного смазанной.
Я покачал головой:
— Мне все равно. За этим крылась тайна, которую я хотел раскрыть. И больше ничего.
— У тайн очень короткое время полураспада, — ответила Эллен. — Короткий клик. И они тут же стираются.
Но тут у меня был другой опыт. Я должен был помнить его.
Скорее короткое воспоминание, воспоминание об уже, казалось, уничтоженной заботе. Меня это отвлекало, и Эллен использовала мою невнимательность, чтобы усилить давление на мое бедро.
— Спускайся вниз, — тихо сказала она. Это было не лестью, не влечением, просто холодным приказом. И именно это польстило мне и привлекло меня. — Иди и посмотри, есть ли у меня тайна.
У Эллен была целая дюжина тайн. Одной из них было то, что она была старше, чем я раньше предполагал. Старше, чем думал Пит. И звали ее не Эллен. До своей связи с Питом у нее было другое имя. Лилли или Лиллиан — и я быстро забыл его. Я был не первым, которому она приказала улечься в ее постель, и не самым молодым. Иногда я был уверен, что я даже был не единственным. Она открыла мне тайну, почему носила одежду только синего цвета, ледяного синего цвета во всех оттенках. В других цветах она чувствовала себя подавленной, лишь в синем цвете она могла дышать. Она рассказала мне это, словно это была ее глубокая, самая интимная и самая щекотливая тайна.
В следующие недели она раскрывалась передо мной шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. То, что я ничего не чувствовал к ней, кроме холодной отторженности, не мешало нам творить в ее постели все. (Постельное белье тоже было синего цвета.) Мы занимались этим целыми ночами, когда хотели и когда Пит был в командировках, или мы делали это перед дверью его спальни, когда он спал, или в коридоре, когда он стоял под душем. Эллен получала от этого дикое удовольствие — знать, что он находится вблизи, и у меня даже возникло нечто вроде зависти, когда я понял, что хотя я и умел удовлетворять ее, но, в отличие от него, этого жирного обрюзгшего богатого ничтожества, не был в состоянии рассмешить ее.
В те недели пребывания у Томаса и Бэкки я часто спрашивал себя, как можно себя чувствовать, если переспать с пожилой женщиной. И теперь, после секса, шампанского и бессонных ночей я подумал, что наконец это понял. Но сравнивать Эллен и Бэкки показалось мне таким гротескным, что я просто рассмеялся, громко и неудержимо, так, что Эллен пришлось ударить меня по лицу, чтобы я перестал хохотать. Они были такими разными. Даже их противоположности были похожими друг на друга. Огонь и вода, плач и смех, черное и белое — все это относилось, как минимум, к таким же категориям. Бэкки же, наоборот, была женщиной, которая даже в своих мечтаниях не могла представить себе категории, к которой относилась Эллен.