В комнате у меня был список новых слов, которые я должен был произносить по нескольку раз в день, тренироваться в написании и стараться использовать их по меньшей мере пять раз в день. Такое задание я дал сам себе, чтобы выглядеть как взрослый, чтобы казаться всем таинственнее.
«Непреклонный». Это означало, что все меня боятся, а я всем отказываю.
«Неизбежно». Означало, что рано или поздно придет и мое время.
«Чувственный». Плохое слово. Оно означало ту дрожь, которую я чувствовал, когда случайно касался девочек. Надо покончить с этой чувственностью.
Я вскоре устал от этих взрослых слов, которые долбил для того, чтобы добиться уважения взрослых. Устал от подражания Малькольму. Но самое страшное было то, что я начал терять себя – такого, каким я был раньше. Теперь я был вроде бы и не Барт. Но зато теперь, когда настоящий Барт уже почти ускользал, он не казался мне таким глупым и жалостливым, как раньше.
Я специально перечитал в дневнике Малькольма те страницы, где он был такого же возраста, как и я. Да, он тоже ненавидел прекрасные светлые волосы своей матери, а потом и дочери, но тогда он еще не знал о своей «Коррине». Он писал:
«Ее звали Вайолет Блю, и ее волосы напомнили мне волосы матери. Я возненавидел их. Мы ходили в один и тот же класс воскресной школы, и я обычно сидел позади нее и глядел на ее волосы, представляя себе, как когда-нибудь они прельстят мужчину и он пожелает ее, как мою мать желал ее любовник.
Однажды она обернулась и улыбнулась мне, ожидая комплимента, но я посмеялся над ней. Я сказал ей, что ее волосы безобразны. К моему изумлению, она засмеялась и сказала:
– Но ведь они одного цвета с твоими волосами.
В тот же день я обрился наголо, а на следующий день я подстерег Вайолет Блю и – она пошла домой, рыдая, такая же лысая, как и я».
Прекрасные шелковистые волосики, которые раньше принадлежали Синди, разносил ветер. Сама Синди рыдала в кухне. Нет, не потому что я напугал ее или сделал ей больно. Это крик Эммы подсказал ей, что я сделал что-то дурное. Теперь Синди выглядела совсем как я. Лохматая. Ершистая. И безобразная.
– Джори, – сказала мама, когда я вошел, – слава богу, ты вернулся. Тебе понравился ланч?
– Конечно, мама, – ответил я, но она пропустила мой ответ мимо ушей, слишком занятая последними приготовлениями.
Так всегда у нас бывало в дни представления: утром репетиция, днем короткая передышка, вечером представление. Еще, еще, скорее, как будто бы мир остановится, если ты не станцуешь свою партию на пределе возможного. А если мир на самом деле не остановится…