Одно мгновенье за все четыре года. Оно охватило все на свете. Через каких-то пару недель вы уже будете в Европе — как говорят, колесить по земному шару, изучать исторические места и просто потрясать этот чертов мир, но сейчас, в этот самый момент, вы на пределе всего возможного и невозможного. Твоя мама видит и понимает это, но теперь ты смотришь на фото и не можешь не думать о том, что в тот самый миг ваши сердца бились в унисон и в каждой из вас было то чувство — чистое и бесконечное чувство, — что вы можете доверять друг другу до конца жизни.
Это последний миг перед тем, как в твоей жизни появится он, — миг, когда ты даже не можешь об этом догадываться. Конечно же, позже ты будешь думать, где же он был в тот самый момент, когда именно он решил подойти к тебе, и вспоминать, как мир остановился для вас двоих. Твоя жизнь больше никогда не будет прежней. Вся твоя жизнь до встречи с ним будет казаться сплошным ожиданием, зависшим в воздухе, а сама встреча — судьбой, счастьем и неизбежностью. Джек, твой Джек, твоя единственная большая любовь.
Амстердам
1
Вот в чем загвоздка: все это не приключилось бы, если бы поезд до Амстердама не был переполненным. Эта толкучка была невыносимой, каждый жаждал сделать хоть глоток свежего воздуха, каждый кипел от злости, и я, сев на свободное место, тут же опустила голову, пытаясь не смотреть по сторонам. Я читала «И восходит солнце». Да, это традиция: выпускница колледжа читает Хемингуэя во время первого путешествия в Европу с подругами. Но мне было плевать. Немного ранее я уболтала Констанцию и Эми выпить по чашечке кофе с коньяком в парижской кофейне под названием «Два маго» и побыла в компании голубей в Люксембургском саду. Мне не хотелось покидать Париж. Не хотелось прощаться с широкими аллеями, народом, играющим в боулз в саду Тюильри, кофейнями, крепким кофе, смешными маленькими клаксонами на мопедах, картинами, музеями и масляными блинчиками. Не хотелось прощаться с ранними утрами, когда работники кофеен подметали брусчатку и поливали клумбы серебристой водой из черных шлангов, с вечерами, когда можно было учуять запах дыма и каштанов, а старички с длинными удочками сидели у воды на треногих табуретах, время от времени забрасывая леску с наживкой в Сену. Я не хотела покидать книжные лавки на набережной, заплесневелые полки, уставленные старыми, пожелтевшими книгами, уличных художников, которые приходили к реке и рисовали маслом немыслимые пейзажи, которые никогда не смогут заменить те неописуемые пейзажи. Не хотела забывать «Шекспира и компанию», английскую книжную лавку, далекое эхо Хемингуэя и Фитцжеральда, ночные купания в фонтане Риц и прищуренные глаза Джойса, проедающие твое сознание, как голодная мышка. Я не хотела расставаться с горгульями, с их удивительными каменными глазами, глядящими сверху вниз с кафедральных соборов, Нотр-Дама и сотни других церквей. На их белых лицах иногда виднелись таинственные черные прожилки, словно камень тоже может плакать.