Время словно замедлило свой бег, и я видел все ясно и четко. Я видел, как медленно оскалилась пасть лошади моего противника, когда он натянул поводья, видел, как он привстал в стременах, чтобы половчее снести мне голову. В том, что он хочет именно снести мне голову, я тоже почему-то был уверен, как уверен был в том, что все казаки знают, что именно я отрубил голову их товарищу. Время, казалось, остановилось для всех, кроме меня, и я совершенно хладнокровно молниеносно рубанул молодого казака саблей по груди. Проскакав по инерции десять метров, я развернул лошадь и поднял саблю на тот случай, если мой противник каким-то чудом остался жив. Я слишком хорошо знал ощущение, когда клинок врезается в кость. Чуда не случилось. Лошадь казака, испуганно всхрапывая, металась по полю с нижней половиной хозяина в седле, ноги которого все еще оставались в стременах. Другая половина лежала на земле между мной и имперской кавалерией.
Пока притихшие крестьяне неистово крестились, с ужасом глядя на половину всадника, разъезжающую по полю, я вернулся к своим.
— Я слышал, что такое бывает, но никогда не видел, — признался мне Горлов.
Лошадь, между тем, повинуясь инстинкту, с останками своего хозяина вернулась обратно к отряду Волчьей Головы. Пугачев взмахнул саблей и, побагровев, что-то повелительно заорал своим войскам, но они не двинулись с места. Зато когда Волчья Голова выхватил саблю у него из рук, десятка два казаков сразу же набросились на своего недавнего предводителя и стащили его с седла.
Я вдруг почувствовал боль и ощупал бок.
— Ты что, ранен? — встревоженно спросил Горлов, увидев мои окровавленные пальцы. — Это его кровь или твоя?
Прежде чем я успел ответить, Макфи выкрикнул:
— Опять идут!
Казаки вновь устремились к нам, и мы уже готовы были ринуться им навстречу, но они вдруг остановились и, спешившись, опустили оружие.
Потом несколько человек поволокли связанного и помятого Пугачева, бросили к ногам моей лошади и что-то коротко сказали по-русски.
— Что? — не понял Макфи.
— Они говорят, что являются верными слугами русского трона.
Крестьяне потихоньку, группами и поодиночке, потянулись в села и имения, откуда сбежали.
Все плыло у меня перед глазами, и я словно в тумане видел, как Волчья Голова со своим отрядом скрылся в дыму. Видел встревоженные глаза Горлова, когда он крикнул:
— Да ты же ранен!
И тут свет померк, и я полетел в бездну.
Помню, как мы возвращались в Санкт-Петербург. Помню, что лежал на телеге. Помню, что Пугачева в цепях везли на другой телеге в окружении имперской кавалерии. И еще помню жаркую пульсирующую боль, наполнявшую все тело, от которой меня трясло в лихорадке беспамятства. Сколько дней мы ехали, я не помню, но точно знаю, что первое, что я увидел, когда пришел в себя, — это склонившееся ко мне озабоченное лицо Горлова. Его голова возникла на фоне качавшихся высоко над дорогой деревьев. Заметив, что я пришел в себя, Горлов выпрямился, а затем послышался его рев: