Савчук начал слушать Грибова стоя, потом сел, отстегнул запонки и воротник, вытер потную шею.
— А пожалуй, Александр Григорьевич, визы мы тебе продлевать не будем, сказал он неожиданно.
Грибов, удивившись, прервал рассказ на полуслове.
— Не малодушие ли это, Степан Иванович? Надо ли поддаваться крикунам, нанятым за два сребреника?
Консул помолчал и ответил как будто некстати:
— Не говорит ли в тебе самолюбие, товарищ Грибов?
Грибов мысленно допросил себя с пристрастием, постарался взглянуть со стороны.
— Самолюбие говорит, — сознался он. — Но не только самолюбие. Люди здесь приучены работать вполсилы, от звонка до звонка. Боюсь, провалят они без меня. Землетрясением рискуем.
И опять консул как будто не ответил. У него мысли шли своим чередом.
— Значит, дурака приставили? — переспросил он.
— Удивительный тупица! И упрямый к тому же. Ну мое ли это дело местных дураков перевоспитывать?
Консул вздохнул:
— Умный ты человек, Александр Григорьевич, но сидит в тебе этакая ученая наивность: делишь людей на талантливых и бездарных, умных и глупых, и только. А я вот думаю: зачем к тебе дурака приставили? Умных людей в Америке не хватает? Найдутся — тут самодовольным быть не надо. Почему не хотят найти? Землетрясение им нужно? Едва ли. Что-то другое тут: идет мутная игра вокруг товарища Грибова, хотят замарать его честное имя. А зачем им это? Видимо, есть друзья, которые по холодной войне скучают, мечтают о горячей. Не только землетрясением рискуем. Вот и говорю: Не годится для мутной игры твоя светлая ученая голова. Поезжай, голубчик, домой, не будем продлевать визу. — И вдруг, улыбнувшись лукаво, добавил: — Наверное, ты жалеешь, про себя думаешь: «Разболтался зря, страху напустил, консула испугал». Не пугливые мы. Не я один и не сегодня все это передумал. Сигналы такие поступали. Вот в календаре у меня записано на завтра: «Пригласить А.Грибова». Стало быть, разговор состоялся.
И он зачеркнул запись синим карандашом.
Два дня спустя Джеллап сидел в гостиной Буша — нарядной по старомодному: с фарфоровыми безделушками, хрустальной люстрой, сервизными горками. Король урана размышлял над шахматами — кремовыми и медовыми.
— Итак, вы хотите отдать мне фигуру, Джерри, — бормотал он. — Она стесняет вас, без нее игра свободнее. А что, если я не приму жертвы? Не приму. Пусть ваш Грибов останется на доске, бездействует, но отвечает! Будет отвечать, мы позаботимся.
Недовольный проигрышем, Буш озабоченно морщил лоб:
— Не понимаю, Джон, что вы имеете в виду: шахматы или политику?
— То и другое, Джерри, то и другое.