Словом, не напрасно прожил Маркел в тайге, нахватался лесной грамоты у деда Василька. Теперь вот и сам читает следы, словно строки увлекательной книжки.
Вот отпечаталась ажурная цепочка — пробежала лесная мышь. След ведет к рябиновым кустам, под которыми снег опрыскан рубиновыми ягодами. Много ли мышке надо? Съела одну-две горьковатые ягодки и, прокопав норку, тут же исчезла под снегом.
А это из темного ельника к лакомому рябиннику тянутся глубокие крестики-наброды глухаря. Но следы обрываются внезапно, только росчерки крыльев остались на снегу: птицу кто-то спугнул. И точно: в стороне, по-за кустами, звездочками отпечатан осторожный лисий след. Не повезло тут рыжей, и она махнула на поляну — попытать счастья, распутать ночную заячью карусель...
В любую пору года живет в природе живое!
К вечеру похолодало. Прихваченный легким морозцем снежок запел под сапогами, складно запел:
Прозрачна у берез кора,
А под корой — бунтуют соки...
Я в лес вхожу, как в божий храм:
Снимаю шапку на пороге...
Маркел не знал, хорошо или плохо получаются у него стихи. Каинские товарищи по кружку Ялухина хвалили: особенно нравились им агитки и сатира на купцов да кулаков. Он никогда здесь себя не насиловал: просто «накатывало» порою, и складные строчки рождались сами собой.
Перед ним еще не встали во весь рост гигантские тени Пушкина и Некрасова, которым он невольно подражал, а потому сейчас вот наивно, может быть, Маркел решил: вот оно, мое призвание в жизни — поэзия! И нечего метаться: пушкинские, некрасовские строки разили почище, чем сабля Митьки Бушуева. Буду жить в тайге, как дед Василек, и отсюда посылать бури на головы врагов...
К лесной сторожке он подходил в сумерках. Еще издали, меж деревьями, увидел желтый огонек: явился, значит, старик.
Василек пришел из деревни грустный, непривычно молчаливый. Только за чаем удалось его разговорить, выспросить новости.
— Плохие, парень, вести, — сказал старик. — В Омске объявился новый правитель — какой-то Колчак... абмирал. И с первых же ден показал свои волчьи зубы. Счас по всем деревням шастают каратели — силком забирают на службу парней, отымают у мужиков хлеб и скотину... Побывали и в Минино — не обошли стороной. У старухи моей — чо уж там, кажись, грабить? В пригоне — нор нарыли кони, в кармане — вошь на аркане. Дак не побрезговали — забрали мой тулуп. Хороший ишшо был тулупчик, дубленый. Старуха было кинулась отымать — по голове огрели, неделю не подымалась... Так-то вот, парень... В голос воет старуха — проклинает и лес, и меня, што на произвол судьбы ее покинул. А чо делать — ума не приложу. Уйти — все пожгут, повыведут микешки... под шумок-то. Мне ба время переждать, штоб какая ни на есть твердая власть пришла, под охрану свою лес-то взяла...