Рота, состоявшая раньше, видимо, из одних «стариков», была наполовину разбавлена новобранцами. Сюда попали и два кержацких парня из тех пятерых, что призывались вместе с Маркелом. Сначала они держались ото всех особняком, были угрюмы и неприступны, как затравленные волчата. Но скоро один из них, Курдюков, стал отмежевываться от товарища. Оказался он парнем веселого нрава да к тому же голос имел высокий и чистый — стал ротным запевалой. Другой, Кирилл, смотрел на него осуждающе, ночами, на казарменных нарах, подолгу внушал ему что-то сердитым шепотом. Но из Курдюкова так и перла наружу раньше скованная, непокорная натура: он отмахивался от Кирилла, как от назойливой мухи. Скоро стал курить, а когда случалось — не прочь был выпить.
Предметом общих насмешек и издевательств стал в роте добродушный богатырь Макар Русаков. Потешались над ним все, кому не лень. Один только внешний вид Макара вызывал хохот до колик в животе. На складах не нашлось нужного размера шинели и сапог, и бедолага щеголял в своих подшитых валенках да в домотканом пестром армяке, перепоясанном солдатским ремнем с блестящей бляхою. Гимнастерку, правда, надели солдатскую (нельзя уж так-то, совсем по-домашнему), но рукава едва доставали до локтей, а ворот и вовсе не сходился на могучей шее...
Была у Макара и такая слабинка, которую не могли простить не только ротные остряки, легкомысленные новобранцы, но и серьезные бывалые солдаты. Детина испытывал панический страх перед начальством — будь то ротный командир, ефрейтор или какой-нибудь задрипанный писаришка.
И Маркелу иногда было жалко до слез смотреть на парня, который «тянулся в струнку» перед каким-то тупым замухрышкой, от страха и напряжения менялся в лице — то багровея, то бледнея, а тот (как же упустить такой редкий случай — поизгаляться над беспомощным богатырем?!) прыгал вокруг разъяренным кочетом и орал больше для потехи, чем для порядка:
— Кэк стоишь, огородное чучело?! Кэк ставишь пятки, медведь криволапый?! Мало тебя пороли в детстве? Так у меня живо схлопочешь по зубам!..
Сочувствовал бедному Макару и еще один человек — солдат Кузьма Сыромятников. Маркел давно к нему приглядывался: чем-то он привлекал, отличался от других, хотя внешность имел самую заурядную: невысок, поджарист, с худым скуластым лицом. О себе Кузьма много не распространялся, однако из отдельных реплик можно было понять, что он прошел войну, был в плену у немцев, участвовал в каких-то событиях в Петрограде...
Как-то на учебном полигоне, во время перерыва, когда офицеры удалились в каптерку на перекур, солдаты в своих шинельках «на рыбьем меху», греясь, затеяли потасовку и, как всегда, с гоготом окружили растерянного Макара Русакова, пытаясь вовлечь его в свалку. Он с виноватой улыбкой пятился от них, не находя себе места, очумело кружился, как поднятый из берлоги и окруженный собачьей сворою медведь. И тогда в серый, дышащий клубами морозного пара круг шагнул Сыромятников.