— Далече ли до дому-то? — поинтересовался он.
Маркел назвал какую-то деревню.
— Не знаю такой, — сказал мужик и снова подозрительно оглядел Маркела. И вдруг спросил неожиданно:
— Как оно, в солдатщине-то, не сладко, говоришь?
— О чем ты, дядя? — изумился Маркел. — Говорю же — из больницы иду...
— Расскажи своей бабушке, — презрительно сплюнул мужик. — Анадысь тут двоих таких же вот, как ты, заловили... Колчаковские каратели... Оказалось, солдаты беглые из Омска, только переодетые. Бунт оне какой-то там учинили...
— Ну и что? — подался вперед Маркел.
— А то! — повысил голос мужик. — Сцапали голубчиков средь бела дня вот так же вот на дороге... Ночи, видишь, им не хватало, в открытую шли, как на гулянке. Гармошку только забыли с собой прихватить...
— Дальше-то что?! — крикнул Маркел.
— А то! Раздели донага и пустили на все четыре стороны. Бегите, мол, куда глаза глядят, полная свобода вам, только одежонку мы вашу возьмем заместо солдатских мундиров, которые вы где-то загнали. Мундиры-то, мол, казенные... Ну, и чесанули те бедолаги по сугробам, а мороз-то был — слюна на лету замерзала... И версту не пробегли — закувыркались в снегу, как выброшенные на лед окуни... Да мало того — дознались каратели как-то и разыскали в нашей деревне хозяина, который намедни тех солдат на ночлег пускал. Шкуру с него сняли шомполами, и по сей день не поднимается, кровью харкает...
Мужик замолчал и снова по-черепашьи втянулся весь — с головой, руками и ногами — в свой тулуп-панцирь.
Маркел соскочил на дорогу. Хозяин, видно, услышал, придержал лошадь. Подозвал парня. Порылся в передке саней, вытащил из-под сена холщовый сидорок:
— Возьми. Харчишек кое-каких баба в дорогу собрала. По сено я еду... Да ладно, обойдусь. Тебе нужнее... Путь-то спрямить маленько можно. Вон за той согрой увидишь вправо санный след — дуй по нему, на Седову заимку выйдешь. Тамока глухо, никто не встретится...
* * *
Но и до самых глухих углов стали добираться колчаковские власти, чинить там беспощадную расправу.
Забрел как-то Маркел в крохотную деревушку — две дюжины нищих избенок, крытых соломой. В сумерках дело было, но ни одного огонька не светилось в окнах, жуткая тишина стояла, даже собаки не брехали — словно начисто вымерло все от чумы или холеры.
Маркел постучал в крайнюю избушку. Никто не откликнулся. Подождал, потом потянул за скобу. Дверь жалобно завизжала на промороженных петлях. В избе было темно и холодно. Кто-то завозился в углу, застонал. Маркел чиркнул спичкой, прошел к столу, засветил сальную коптилку. Огляделся. Из полутемного угла смотрели на него округленные испугом глаза. На дощатых нарах лежал старик. Лежал на животе, неловко повернув к Маркелу голову.