Они тихо пошли в сторону леса. Осторожно ступали, а звонкая от мороза тропинка под их шагами так и пела, заливалась на всю округу, — такая была тишина.
Темный бор по краю прошит серебристыми нитями березок, а внутри было торжественно и чуть жутковато, как в пустой церкви. Снежные нависи на сосновых лапах сверкали и переливались многоцветными огоньками, внизу же сугробы, голубые от лунного света, разрисованы кружевными тенями. И резко выделялись чернотою голые до самых верхушек стволы...
По узкой извилистой просеке слюдяно блестела накатанная санная дорога. Они шли рядом, боясь коснуться друг друга локтем.
Маркел искоса взглядывал на девушку; она, чуть запрокинув голову, глядела на вершины деревьев, лицо ее было бледным, печальным.
У него вдруг спазмы подступили к горлу: такой близкой, такой родной показалась ему сейчас эта девушка. Хотелось заплакать от счастья, зарыдать на весь лес, броситься к ее ногам. «Совсем ослаб после болезни, — подумал он, — раскис, как глыза весной...» Но не помогали эти оправдания. Что-то с ним творилось такое... Ускользнув от смерти, он словно на свет заново народился. Весь окружающий мир казался первозданным, каждая мелочь вызывала острую, щемящую боль или бурную радость. Жажда жить, существовать захлестнула его, а тут еще встретилась на пути эта девушка с необыкновенными, дивными глазами.
Не в силах больше сдерживать себя, он остановился, порывисто обнял ее, приблизил свое лицо к ее лицу:
— Маряна, ты красивая...
Она задрожала, коснулась пальцами его губ: повтори.
— Я люблю тебя!
Она уткнулась в грудь ему лицом, заплакала горько, безутешно, содрогаясь всем телом...
* * *
На следующее утро Маркел отправился в путь. Хозяин сам намекнул ему: пора, мол, и честь знать. Может быть, он подозревал, догадывался об их встрече с Маряной.
Что ж, спасибо вам и на этом, добрые люди. Спасли от верной гибели, помогли встать на ноги, а с Маряной он еще обязательно встретится, случись — и под землей ее разыщет...
* * *
И снова, как в тот последний приход Маркела домой, сидели они рядком — мать и сын — родные, любящие души.
— Исхудал-то, господи! Одне мощи остались...
— Ничего, мама! Моли бога — жив остался, — бодрился Маркел. — Были бы целы кости, а мясо нарастет!
— Да иде же прятать-то теперь тебя, сынок? К нам ить уже разов десять с обыском приходили.
— Что-нибудь придумаем. Двум смертям не бывать — одной не миновать.
От материнского глаза да чутья ничего не скроешь, заметила Ксения Семеновна: что-то переломилось в сыне, а вот в какую сторону — сразу не определишь. То был жалостливый, как девчонка: курицу, бывало, станет дочь Мотренка рубить (она-то, Ксения Семеновна, тоже крови боится: одного поля ягоды), так Маркелушка, бедный, аж на полати запрячется.