— Как ее звать?
— Маряна... Так и зови. Только губами-то пуще шевели — она поймет. И читать умеет, и писать — отец обучил. Так што, еслиф сам грамотный, то можно через гумагу разговаривать...
— А нахожусь-то я где, куда попал? — попытался выяснить Маркел.
— Дак у нас ты, где же... Вот сам придет — все и расскажет, аха...
«Сам» пришел вечером. Статный, хорошего роста мужик в военной гимнастерке. Глаза синие, как у дочери, только малость слиняли от времени, — словно пеплом подернулись.
Весело сказал с порога:
— Во как бывает, паря! Неделю гостюешь у нас, а с хозяином ишшо и не познакомился.
Он рассказал, как подобрал Маркела на снегу, осторожно спросил — кто и откуда? У Маркела не поворачивался язык врать этому человеку, своему спасителю, однако другого выхода не было, и он повторил байку о своем многотрудном путешествии из больницы.
— Что ж, бывает, — неопределенно сказал хозяин. — До дому-то тебе уж недалеко... Вот поправишься маленько — и к мамке на блины.
— Не знаю, чем и отблагодарить вас, — выдавил Маркел, растроганный добротой хозяина.
— Каво там! — махнул тот рукою. — Хорошо бы только все обошлось... В газете недавно читал — всех подозрительных велят задерживать, деньги даже за это сулят.
Маркел промолчал. Хозяин, видно, все понимал, обо всем догадывался.
* * *
Дело пошло на поправу. Маркел уже выходил на улицу, гулял в сосновом бору, что подступал к самой избе. По совету хозяина, Зосипа Прохоровича, свои вылазки он делал поздними вечерами, чтобы не нарваться на худого человека.
Как только начал сам, без посторонней помощи, подниматься, Маряна стала его избегать. Только иногда, думая, наверное, что Маркел спит, чуточку приоткрывала дверь и заглядывала в комнату. Но стоило шевельнуться — пугливые глаза мигом исчезали.
Теперь-то Маркел разглядел, что была она уже не пацанка, как показалось вначале. Красивая девушка, и в любом, даже самом грубом домотканом платье проступает при движениях тонкое и гибкое, как у ящерки, тело.
Но самое удивительное у Маряны — конечно, глаза. Они словно бы излучают синий ласковый свет, в них с тончайшими оттенками отражаются все чувства — от радости до боли. Глаза заменяли ей слух и язык, ими она жила, общалась с людьми и всем окружающим миром.
Соберется вечером Маркел на прогулку, дверь в темные сенцы откроет, а Марянины глаза — чувствует он спиною — так и рвутся за ним, грустят, о чем-то умоляют...
Как-то он припозднился — вечер уж больно выдался хороший. Лунный, с ядреным морозцем. Возвращаясь, заметил у калитки темную фигурку. Подошел — Маряна не убежала, даже не шевельнулась. Близко заглянул ей в лицо. Она показала рукой на лес, потом на избу. «Беспокоится», — подумал Маркел. Улыбнулся, легонько коснулся ее плеча.