Сказание о Майке Парусе (Дедов) - страница 6

— Потешимся, детки! — визжал он. — Для начала выставим ему зенки. — И, растопырив пальцы «козой», приблизил их к Митькиным глазам.

Звериное чутье и железное хладнокровие отличали Бушуева. Это приносило ему удачи, не раз спасало от гибели. В самые острые моменты, когда все решает мгновенье, становился он вдруг трезвым и спокойным, и только лихорадочно билась, работала мысль. В нормальной обстановке он и за сутки, пожалуй, не решил бы более правильно то, что решал в одно такое мгновение. Он и сейчас точно рассчитал свой удар. Резко откинувшись назад, на державшего его за руки Самоху, Митька с силой ударил Савенюка успитком сапога между ног. Подпоручик отлетел далеко, змеею извиваясь и корчась в траве, стал судорожно рвать из кобуры пистолет. Он разрядил сразу всю обойму.

Первая же пуля пробила Митькино сердце, он обвис на руках Самохи Гукова.

Но еще пуля достала и Самоху, и они вместе рухнули на землю...

Нет, не весь поголовно отчаянный отряд Митьки Бушуева был истреблен карателями. Остался-таки в живых один человек. Единственный!

Вот он бредет по тайге, Маркелка Рухтин, осьмнадцати лет парнишка. Вроде бы с детства знакома эта тайга, здесь он родился и вырос, а сейчас кажется чужой, неприютной, даже враждебной. Буреломом завалило тропу, хватает за одежду корявыми сучьями сосен. В распадках, даже при малом ветре, злобно шипят ели, и каждый шорох настораживает, заставляет остановиться.

В густом ельнике прямо из-под ног шарахнулся заяц, с перепугу взвился свечкой, перевернулся в воздухе и задал такого стрекача, что хвост замелькал меж стволами, словно кто-то швырнул белый мячик.

От неожиданности Маркел прянул в сторону, запнулся о валежину, упал. Только теперь опомнился, рукавом вытер со лба испарину, почесал о ствол взмокшую зудящую спину.

Вон ты каким сделался, Маркел Рухтин, отчаянная головушка! Даже самый великий трус — заяц — тебя напугал! Заяц рожден не зайчихой, нет. Он рожден самим страхом. Создала его природа на свет божий, но ничего не дала для самозащиты: ни крепких клыков, ни железных когтей. И только страху отпустила полной мерой. Зайца может обидеть всякий, кому не лень. Что уж говорить о волке или лисице — голодные вороны набросятся, и те растерзать могут. Так и живет он — каждого куста боится, собственной тени шарахается. Зимой, чтобы укрыться на ночлег, десятки кругов обежит заяц, куролесит так и эдак, — следы запутывает. Потом сделает двухсаженную сметку-прыжок, забьется в глухую чащобу, вытянется на земле. Тут бы можно и успокоиться, отдохнуть, да какой там сон! Он и спит с открытыми глазами, а длинные уши и во сне прядают, осторожно поворачиваются на каждый малейший шорох. Вроде и бояться нечего, а он все равно каждое мгновенье ждет своей смерти. Далеко где-то снежная навись с еловой лапы оборвалась, а заяц срывается, будто выстреленный из праща, и мчится, вытянувшись в стремительную линию, — пушистая шкурка, до отказа набитая страхом, — и выпуклые, косые глаза его способны видеть, что делается впереди, по бокам и даже сзади...