Когда мы росли, отец почти не обращал на нас внимания. Тогда он пил, хотя по-прежнему находил работу на стройках и содержал дом в более-менее пристойном виде. После того как мы разъехались, он лишился дома и стал пить еще больше, а жил у приятелей. Не знаю, почему он резко ударился в пьянство, то ли от случившегося, то ли оттого, что не выдержал многих лет жизни по крохам.
Мы все время пытались его вытащить. Вдвоем с сестрой появлялись в доме в Галле или на стройке в Лидсе. Как только Рэйчел начала работать, она регулярно посылала отцу деньги. Однако все оказалось впустую, и мы со стыдом оставили все потуги.
Моретти дает слово, что он не дал ему адрес Рэйчел, и мы говорим еще с час.
– Почему прекратились ваши последние отношения? – спрашивает детектив.
– Он мне изменил.
– И когда вы расстались?
– В мае.
Мне не кажется странным, что он об этом спрашивает. Кажется, это даже не имеет отношения к работе полиции. Ранее мы поговорили о новостях, о политическом скандале в Лондоне, и у меня создалось впечатление, что он об этом еще ни с кем не разговаривал и хотел все тщательно разложить по полочкам. Скандал в Уайтхолле уж точно никак не соотносился с расследованием. Мне по-прежнему не хватает Лиама. Каждый день, когда я о нем не думаю, – своего рода достижение.
– А кто была та женщина?
– Жаль, не запомнила, как ее зовут. Он ездил в Манчестер по работе, познакомился с ней в баре. Больше не встречался.
– А как вы все узнали?
– Я нашла у него в сумке черные кружевные трусики. Они, наверное, затесались между его рубашками, когда он съезжал из гостиницы. Я знала, что они не мои, на них была этикетка фирмы, о которой я раньше и не слышала.
Кружева оказались из дорогих, такие тонкие, они выглядели хрупкими, словно паутина.
Я жду на скамейке в коридоре здания суда в Йорке. За пятнадцать лет тут ничего не изменилось. Мимо меня проходят охранники, адвокаты, ответчики и свидетели. Никто не спрашивает, зачем я здесь. Открытая система правосудия, хоть девиз и на французском, и судьи все сплошь из Оксбриджа. Бог и мое право. Я знаю, в чем тут смысл, только потому, что посмотрела в энциклопедии.
– Ли Бартон, – объявляет судебный пристав, и я усаживаюсь в галерее для публики. Единственный человек, который кроме меня слушает заседание, – женщина средних лет. Открывается дверь, входят присяжные уже с заранее отстраненными и неприступными лицами, словно уверяющими нас, что они осознают свою ответственность.
Пристав вводит подсудимого. Я подаюсь вперед, горло у меня перехватывает. Он вполне может быть тем, кто напал на нее в Снейте. Карие глаза, узкое лицо. Отсюда я не могу прикинуть его рост. Он обводит взглядом присутствующих, не задерживаясь на мне. Женщина в галерее для публики и подсудимый улыбаются друг другу. Похоже, это его мать.