С тех пор каждый мой день был похож на предыдущий. Испачканная кровью, с воспалёнными от усталости глазами, я проводила долгие часы бодрствования подле чужаков, иной раз по десять, двадцать, тридцать раз проделывая одно и то же, ничего не упуская из виду. Врачевание требовало напряжённого внимания, и поглощённая делом, я забывала обо всём остальном.
Но когда наступал перерыв, я тут же спешила на улицу, взгляд мой бездумно обращался в сторону озера, и хотя я не могла видеть его, зато слышала стон, не требовательный, а скорее возмущённый и обиженный. Едва я успевала подумать о том, что оно тоскует по мне, как сразу же чувствовала хорошо знакомое теперь жаркое биение в груди. Меня мучили томление и жажда, для утоления которой и тысячи глотков оказалось бы недостаточно.
Однако быть человеком означало быть среди людей. И вот я вновь, словно слепая, металась по кухне от стола к скамьям, от одного больного к другому, всё время что-то искала, перерывала полки и ящики, ворчала и сыпала ругательствами, пока наконец не находила то, что было мне нужно. А когда наступала ночь и Дария гасила все свечи, я неподвижно лежала во мраке, а волнующие картины перед глазами сменяли одна другую. «Подумаю об этом позже или никогда», - твердила я, но ничего не могла с собой поделать. Даже во сне, сквозь чёрную пелену забытья пробирались неугомонные мысли - одни и те же, всегда одни и те же, - и я просыпалась утром опустошённой и измученной, словно и не спала вовсе.
После такого изнурённый труд казался избавлением - это тоже плен, но насколько он был легче, насколько благороднее.
И всё же я более не могла позволить себе прежнее заблуждение, не могла запереться в четырёх стенах и усилием воли заглушить ропот волн, настойчиво взывающих ко мне. Я знала, что стихия, породившая меня, рано или поздно возымеет надо мной власть, как это уже случалось прежде, и сопротивляться ей значило вести борьбу против собственной природы, истощать себя, мучить и неизбежно терпеть поражение. И всё равно я страшилась поддаться, кануть в озёрной бездне и вновь умертвить своё сердце. Оно было мне особенно дорого с тех пор, как я познала, что это такое - в одно ужасное мгновение не услышать его биения.
Вот почему я с таким рвением бралась за работу: я не знала, какое решение следовало принять, но знала по крайней мере, чем должна была заниматься, пока находилась среди людей.
Арторий наклонился вперед, чтобы мне было удобно обмывать рану отваром волшебного ореха. Сэйв заваривала укрепляющий чай, а Дария завела с мальчишкой беззаботный разговор, чтобы немного отвлечь его от неприятной процедуры. Рана была глубокой и грязной, я всерьёз опасалась воспаления, а потому не щадила своего юного пациента - он то и дело вздрагивал и стонал от боли.