Валя, вздрагивая плечами, говорила:
— Чувствую, что он здесь, близко. Но на каком укреплении, — не могу добиться.
Серафиме Прокопьевне стало жаль дочь:
— Зачем убиваться? Скажем — отцу. У него много знакомых офицеров, они разыщут. Встань, умойся. Покушай. Вечером кто-нибудь да придет.
Валя ушла в свою комнату, а Серафима Прокопьевна опять вернулась мыслями к Тихону:
«От судьбы, говорят, не уйдешь. Уж не так-то эта партия и безнадежна, — утешала себя мать Вали. — В нем, несмотря на неотесанность, есть обаяние. Хочется с ним говорить, и говорить по-серьезному… Что же это Валя, разве обещала ему? Кажется, ничего подобного не было. И сейчас из ее слов можно понять так, что этот Тихон даже Валю ничем не обязывал… Вот он какой! Интересно, почему? Странные выходки. Обыкновенно разночинцы хватаются за таких девушек, как Валя. А тут — никаких обязательств… Не пойму. Так, он веселый… Любит музыку. Эх, кабы ему образование! Впрочем, может быть, он уже убит, — Серафима Прокопьевна вздохнула. — Это, пожалуй, лучше в их положении».
К Иновым пришли сотрудник газеты «Новый край» Василий Семенович Пылов и лейтенант Вячеслав Иванович Добрушин, раненный в морском бою 28 июля.
— Здравствуйте, Серафима Прокопьевна. А мы зашли к вам покалякать. Что-то страшно скучно жить стало.
Серафима Прокопьевна обрадовалась гостям.
— На днях меня порадовала одна картинка, — рассказывал Пылов. — Иду это я по Торговой улице. Солнышко светит и греет. Чудный осенний праздничный день. А там в ясном воздухе гудят снаряды. Около отрядной церкви на двух извозчиках — три унтер-офицера и две женщины с ребенком. Это, оказывается, крестины… Жизнь идет своим обычным порядком: там — умирают, а здесь — родятся. Новый гражданин получил свое имя под грохот орудий и гул летающих снарядов… Смерть витает над ними, а под ее зловещими крыльями бьется жизнь.
— А как, большие бомбы далеко падают от вас? — спросила Инова.
— Вчера до одиннадцати часов вечера была полная тишина. Думали, ночь пройдет спокойно. Напрасные мечты. Раздалось шипение японского снаряда, ночью оно кажется страшнее. Словно какая-то исполинская змея кидается прямо на тебя, и только после того как снаряд грохнется на землю, сердце начинает биться нормально… Слава богу — этот мимо…
— Страшные вещи вы рассказываете. По-моему, полет снарядов своим гулом совершенно не напоминает шипение змеи, — сказал лейтенант.
— Расскажите, Вячеслав Иванович! — обратилась хозяйка к Добрушину.
— Во время боя, да еще жаркого, не замечаешь интонаций снарядов. У каждого матроса и офицера свое боевое задание, и они всецело заняты выполнением его. В бою слишком много снарядов падает около действующих лиц, не причиняя вреда, и создается впечатление, что ты работаешь в заводе, где, как вам известно, удары тысячепудового парового молота и грохот станков работающие воспринимают как необходимые звуки на протяжении трудового дня.