Сегодня не до шуток. Он щупает мой пульс.
— Я должен провести небольшой гинекологический осмотр, мадемуазель Нея. Это будет не больно.
Я в ужасе от всего этого, однако не волнуюсь, скорее наоборот. Он берет небольшую стеклянную пластинку и на ней деревянным шпателем размазывает пробы. Я предусмотрела и это.
Закончив, он делает мне укол и дает выпить две таблетки с водой. Я засыпаю и вижу во сне сову. Не думаю, что с годами я буду всегда связывать лицо Мориса с совой: мне кажется, это из-за формы глаз.
«Забыть»! Мама не учла официальное расследование дела. Сначала я услышала голоса родителей, беседующих с полицией внизу, в гостиной шале, затем их спор со следователем. Наконец мама уступила, и следователь поднялся ко мне в комнату, чтобы задать несколько вопросов. Ну и свиньей же он оказался!
Мама хотела присутствовать при допросе. Он отказал ей, и в комнате со мной были только он и его секретарь. Они сели у моей постели, и следователь заговорил своим ровным, исключительно вежливым тоном. Мсье Миньё, его секретарь, все время потирал руки, будто хотел зарядиться энергией, подобно разминающемуся перед стартом спортсмену.
Не знаю почему, но сначала я посмотрела на секретаря. Я боялась следователя, но все-таки почувствовала, что Миньё — я сразу правильно расслышала его имя — был, в отличие от своего шефа, просто обыкновенным средним человеком из того типа людей, которые мне обычно доверяют.
У него было сочувствующее выражение лица, что уже само по себе немаловажно, и это меня успокоило. Он добросовестно записывал мои ответы.
Имя следователя, Амедей Виоль, я уловила только несколько дней спустя, когда отец упомянул, что по просьбе мамы он обращался к председателю кантонального суда, чтобы убедить его обуздать чрезмерное рвение этого человека.
Мама считала, что эти бесконечные допросы, с которых я зачастую возвращалась вся в слезах, сказываются на мне крайне негативно. Но, конечно, председатель суда учтиво осадил отца, напомнив ему, что следователь не подотчетен кому бы то ни было и что Виоль куда более ответственно относится к своим судебным прерогативам, нежели любой другой из его коллег. Отец смирился с этим, но мама никак не могла успокоиться: как это такой влиятельный человек, как отец, не может заставить их оставить меня в покое? Разве после всего случившегося я не была жертвой?
Я подозреваю, что в этом вопросе Виоль определенно имел сомнения. Даже сегодня я по-прежнему считаю, что он догадался обо всем еще во время самого первого перекрестного допроса. Я никогда не узнаю почему, но по его первому вопросу я поняла, что он не поверил ни одному сказанному мной слову.