Герберт Уэллс посмеялся забавной фразе дежурного и сунул руку в задний карман. Не заграничные, ну надо же!
Дорожных чеков в брючном кармане не оказалось – и он залез в карманы пиджака. Да, спать. Нет, сначала принять ванну. Понежиться в горячей ванне.
Внезапно он нахмурился. Дорожные чеки! Их нет… Они потерялись – или его обворовали? Он снова лихорадочно проверил все карманы – но безрезультатно.
– Что-то не так, сэр?
Уэллс не ответил: он повернулся и поспешно ушел. Он вернулся в больницу и снова зашел в комнату для ожидающих.
Чернокожие малыши спали в кресле, которое он недавно занимал, а их отцы сидели рядом на диване и играли в карты. Все остальные места тоже оказались заняты. Махнув рукой на все, Герберт Уэллс лег на пол между креслом и диваном, подложив под голову кипу вчерашних газет. Никто не обратил на него внимания, хотя он ведь мог оказаться умирающим!
Одна из машин «Скорой помощи» с завыванием подъехала к больнице, но Уэллс даже головы не поднял. Он – как и эти дети – усвоил новый урок. Он способен был заснуть где угодно.
* * *
Эми Роббинс встала под душ, расслабляясь под струями горячей воды и радуясь тому, что сама распоряжается своей жизнью.
Она была свободной женщиной уже год – здесь, в Сан-Франциско, городе огней, ресторанов и личностей, – могла прокладывать себе дорогу без компромиссов, имела право сказать «нет» или «да», не имея обязательств ни перед кем, кроме самой себя. И она этим наслаждалась. Вопреки всему у нее есть собственное жилье, она оплачивает счета сама и не должна делить туалет или душ с кем бы то ни было. Она подняла подбородок, подставляя воде свое точеное лицо. Она закрыла глаза, улыбнулась, а потом медленно подняла руки, позволяя воде массировать грудь и подтянутый живот. Обычные рабочие проблемы забывались, напряжение уходило. Жизнь прекрасна. Наконец-то.
Освежившись, она выключила воду, вышла из-под душа, вытерлась – и потянулась за висевшим на двери халатом. Перед тем как его надеть, она посмотрела в запотевшее зеркало, где ее нагая фигура была размыта паром. Она представила себе, будто только что сошла с картины какого-то импрессиониста. Одни пастельные тона, никаких теней.
Она прошла по скрипучему коридору в гостиную своей квартирки на третьем этаже жилого дома на Рашен-Хилл. Пройдя к единственному предмету роскоши, который она себе позволила, – стереофоническому музыкальному центру, – Эми включила венский сборник Моцарта. Оттуда она перешла на кухню, наполнила хрустальный графин (сувенир от семейной жизни) и полила цветы в горшках, расставленных на всех подоконниках.