Будучи ревностным поклонником детективной литературы, не могу не вспомнить прекрасный перевод одного из романов Джона Ле Карре «Шпион, пришедший с холода». Который отстоит от других переводов этого плодовитого автора на русский язык, как небо отстоит от земли. Столь высока планка качества, заданная Топоровым, вроде бы и для пустяшной, развлекательной литературы, каковой многие считают детективный жанр.
Вообще же, возвращаясь к теме «ленинградской переводческой школы», замечу, что многие исследователи и историки литературы полагают, что это некая такая мистификация и на самом деле никакой такой школы не было и нет. Есть просто плеяда замечательных переводчиков, привязанных к Ленинграду, а потом и к Петербургу, чисто географически, как к городу, в котором они жили и трудились долгие годы, иногда — всю свою жизнь. Но существует и иная точка зрения, согласно которой возникновение ленинградской школы перевода было обусловлено целым рядом вполне объективных факторов. После революции, когда столицу государства перенесли из тогдашнего Петрограда в Москву, бывшая имперская столица в одночасье превратилась в обыкновенный провинциальный город. Но культурные традиции великого города остались, как остался, пусть и очень тонкий, слой настоящих петербургских интеллигентов. Этакая особая каста, которую не спутаешь ни с чем на свете. Сама еще, помнится, застала этих знаменитых ленинградских старичков и старушек в самом начале пятидесятых годов прошлого века, чудом выживших в блокаду и сохранивших все свои кодексы чести и нравственные посылы.
Между тем переводческая жизнь била в Москве ключом. Именно там, в новой столице, сосредоточились ведущие издательства, в том числе и те, которые выпускали переводную литературу. Соответственно, в Москве было намного проще напечататься, да и просто получить вожделенный заказ на перевод. А если присовокупить к этому пресловутую семейственность, клановость, всегда имевшую (и имеющую) свое законное место на любом литературном пейзаже, плюс пресловутый блат и вездесущие связи, то можно лишь догадываться, насколько легче была жизнь переводчиков в столице нашей тогдашней Родины в сравнении с довольно скудным существованием их ленинградских коллег. Но чем свободнее стал для москвичей доступ к вожделенной переводной литературе, суливший в те годы весьма безбедное существование (о чем, кстати, не раз упоминал и сам Топоров), тем выше становился процент литературного брака на выходе.
И вот здесь ленинградцы взяли-таки свой реванш, ибо ленинградская школа, была она или не была на самом деле — вопрос десятый, всегда отличалась повышенным, я бы даже сказала, трепетным отношением к печатному слову, особой тщательностью работы над текстом и особым пиететом по отношению к переводимым авторам. Не потому ли, когда в начале шестидесятых — конце семидесятых годов прошлого века развернулась реализация грандиозного двухсоттомного издания «Всемирной литературы», к работе над новыми переводами признанных шедевров мировой классики было привлечено очень много именно ленинградских переводчиков. В том числе и еще совсем молодой в те годы Виктор Топоров.