), а также доставлять весьма странную еду, напоминающую горячую лепёшку, на каковой навалено множество всего, напоминающего ботвинью, кою наша кухарка Глаша сливала в корыто для поросят. Сие произведение именуется итальянской едой, хотя искренне сомневаюсь, что оно имеет отношение к благословенным землям Пармы, Венето и Ломбардии. Да уж, если речь зашла о кушаньях, соблаговолите, моя очаровательница, не упасть в обморок – вкусы у нынешних московитов таковы, что сам Сатана копытом перекрестится. Возьмём мешанину «цезарь», прозванную не в честь гордого римлянина Юлия, а во имя ничтожного трактирщика из Северо-Американских Соединённых Штатов. Это та же ботвинья неряшливой Глаши – сухари, жухлый салат, бледный соус, похожий на увядший сок любви, и кусочки петушиных грудей. А возлюбленный здесь гамбургер? Жалкая клевета на мясо, зажатая в безвкусном хлебе посреди багрово-диавольских брызг, – эдакое у нас собаки и нюхать побрезгуют. В трактирах Московии шаром покати: ни тебе печёной щуки, ни гурьевской каши, ни пожарских котлет, ни черепашьего супа – всё позабыто, всё исчезло в бездне веков. Блюда, милочка, в будущем такие, поверь, что наши добрые знакомые, а уж особенно щепетильная в кушаньях m-me Керн, при одном взгляде на них отдали бы Господу душу. Чего стоят «селёдка под шубой», «мимоза» или «оливье». Последний салатец, говорят, придумал некий ушлый француз – возможно, ты дожила до тех времён и могла его знать, – но в душе своей сомневаюсь, что жители La France дополнили рецепт ядовито-розовой диавольской субстанцией по имени «колбаса варёная» (свят-свят-свят). Кухарок в Московии заводить не принято, да и столовых комнат нет, мой ангел, – обедать положено там, где готовят, то бишь на самих кухнях… На диво богопротивно, не правда ли? Представьте – и вы, и я сидели бы рядом с поварами, кухарками да кастрюлями в нашем доме, и тут же, от плиты, нам разливали бы горячий черепаший суп. Вы простите, что я о такой ерунде, но как же мечтается о нормальном ужине. Давайте лучше о вечном. Храм Большого Вознесения, где мы с вами венчались и вы стали женой моей перед богом и людьми (помните февральский морозный вечер, когда у алтаря я целовал пальцы ваши, хладные, как лёд?), стоит до сих пор на том же самом месте. Правда, мне поведали, почти через сто лет после моей смерти новые декабристы (проще называть их «ноябристами») сей храм закрыли, сожгли все иконы, а в здании разместили Лабораторию высоковольтного газового разряда и молниезащиты Энергетического института имени Кржыжановского. Не спешите плевать в меня и осенять крестом, надеясь спастись от бесовского наваждения, – ангел мой, таков язык нового российского времени. Иногда, мне кажется, они сами не чувствуют, что говорят. Вообразите себе беседу двух статс-дам при дворе государя, обсуждение праздничного бала. «И чё там?» – «Типа клёво». – «Збс». Перевести невозможно, птичьему наречию московитов внимают лишь они сами. К стыду своему, любовь моя, и я освоился среди подобных словес, даже умудряюсь зарабатывать себе на хлеб писательством, как и в былые времена. Об этом, если позволите, поведаю в следующем письме. Разумеется, назвать мой теперешний слог литературой не посмеет любой наш с вами современник, однако ж простите меня. Я воскрес не бесплотной тенью, а существом, желающим покрыть своё нагое тело не шелками, но мало-мальски защитной материей, и ежедневно вкушать яств и пития – пускай и не самых изысканных. Кстати, с питиём тут слава тебе Господи, хоть сие тусклый отблеск прежней купеческой Московии – любовь Белокаменной к крепкому хлебному вину не смогли искоренить ни ноябристы, ни их потомки, ни нынешний государь: веселие на Руси есть пити, не можем без того быти. Вечером, в особенности по пятницам, идёшь мимо рестораций, так прямо ностальгия сердце жмёт кандалами – веселится и ликует весь народ. Особенность, Наташенька, я бы сказал, бесшабашность настоящей русской души по-прежнему в том, что последний целковый (здесь лучше говорить «последний косарь» – таковым словом именуют тысячу рублёв) снесут в кабак, а утром уж будут думать, на что дальше жить.