— Мой крестник оказал нам такую честь, прилетел за тридевять земель, а никто не догадается, что ему следует промочить горло!
К Джонни мгновенно протянулись штук десять полных бокалов. Он отпил по глотку из каждого и бросился к своему крестному отцу. Они обнялись; Джонни шепнул что-то на ухо дону — и дон Корлеоне повел его в дом.
Джонни вошел в кабинет. Том Хейген протянул ему руку. Джонни пожал ее, бросил:
— Как живешь, Том? — однако без следа той неподдельной сердечности, в какой заключался главный секрет его обаяния. Хейгена слегка задела его отчужденность — а впрочем, ему было не привыкать. Он был разящий меч дона Корлеоне, за это приходилось расплачиваться и такою ценой.
Джонни Фонтейн обратился к дону:
— Когда пришло приглашение на свадьбу, я себе сказал — ага, крестный на меня уже не сердится. А то раз пять пытался к вам дозвониться с тех пор, как развелся с женой, но, как ни позвоню, Том отвечает, либо дома нет, либо занят — чего уж там, понятно, что впал в немилость.
Дон разливал по стаканам настойку из янтарной бутыли.
— Что прошлое поминать… Ну, так. Я еще на что-нибудь гожусь для тебя? Или же твоя слава и твои миллионы вознесли тебя в такую высь, что туда не протянешь руку помощи?
Джонни опрокинул себе в рот огненную желтую влагу и подставил дону пустой стакан. Он силился отвечать непринужденно и беспечно:
— Какое там — миллионы, крестный. Я качусь вниз. Эх, правду вы мне говорили. Нечего было бросать жену с детьми и жениться на распутной девке. Поделом вы сердились на меня.
Дон пожал плечами:
— Я за тебя беспокоился, вот и все, — как-никак, ты мой крестник.
Джонни заходил по комнате.
— Я голову потерял из-за этой паскудины. Первая звезда в Голливуде. Хороша, как ангел. А знаете, что она творит, когда кончаются съемки? Если гример удачно сделал ей лицо, она с ним трахается. Если оператор нашел для нее выигрышный ракурс, зазывает к себе в уборную и дает ему. Готова спать с кем ни попадя. Раздает свое тело направо и налево, как раздают чаевые. Грязная тварь — у сатаны на шабаше ей место…
Дон Корлеоне оборвал его:
— Как поживает твоя семья?
Джонни вздохнул.
— Они у меня обеспечены. Когда мы разошлись, я дал на Джинни и девочек больше, чем присудили на процессе. Раз в неделю езжу их проведать. Скучаю без них. Иной раз до того скрутит, что кажется, с ума сойдешь. — Он снова осушил стакан. — А вторая жена смеется надо мной. Не может взять в толк, отчего это я ревную. Я отстал от жизни, я развожу итальянские страсти, а мои песенки — дребедень. Перед отъездом вмазал ей прилично — правда, лицо пожалел, она сейчас снимается. Намял ей бока, наставил синяков на руках, на ногах — впал в детство, она только хохотала надо мной. — Джонни закурил. — Вот так, крестный, а потому на сегодняшний день, как говорится, жить мне в общем-то нет охоты.