Смелость и задор, однако, заметно убывают с приближением заветной субботы. Сдаваемые ими позиции начинают занимать сомнения и мандраж. С наступлением дня Икс я вообще превращаюсь в чеховского Беликова, больше запомнившегося читателям под прозвищем «человек в футляре». Мне одолевает целая стая дрожащих «А, может, не надо?» и «А как бы чего не вышло». То шелковый футляр морщит по бокам, то красная помада саботирует макияж, отказываясь точно повторять контур губ. В конце концов, устав от внутреннего дребезжания, я опрокидываю неуместную времени дня стопку лимончелло, и враги-страхи немного отступают. Вероника заезжает за мной на шикарном отделанном деревом водном такси. На ней элегантное творение Роберто Кавалли цвета давленной вишни.
— Чего так мрачно оделась? – вместо приветствия интересуется она, критично прищурив ярко накрашенные глаза, – Не на похороны же едем.
На похороны. Последних девичьих иллюзий.
Я пожимаю плечами. Вступать в пререкания и портить вечер раньше времени мне не хочется.
— Куда мы едем?
— На Торчелло. Вечеринка на вилле Сан Джованни.
Никаких приятных ассоциаций сей адрес у меня не вызывает. Эта вилла стала последним трамплином, спружинив с которого, я полетела в пропасть. Последний лоскуток моей прежней «нормальной» жизни.
— А что за бомонд там будет?
Бомонд – французское слово, которое буквально означает «красивый люд». Это ли значение Вероника имела в виду?
— Увидишь. Не волнуйся, шелухи вроде того урода, который тебя встречал, не будет. Только высший слой. Клиенты, потенциальные клиенты. Фабрицио должен быть.
— Может, убить его, воспользовавшись случаем? – предлагаю я.
Вероника бросает на меня выразительный взгляд, подобного которому мог бы удостоиться, скажем, раздавленный жук или собачья неожиданность на любимом коврике. Освобождать женскую половину человечества от гнета тирана она явно не стремиться. Меня слава Шарлотты Корде, если честно, как-то тоже не очень привлекает.
— А кому принадлежит Сан Джованни? – меняю тему я, – Фабрицио?
— Нет, одной пожилой сеньоре, которая сдает его в аренду на все лето. Милая такая старушка.
Небось, и не подозревает этот божий одуванчик, чем съемщики занимаются в хоромах в ее отсутствии. Итак, мы приплыли. В прямом смысле этого выражения. Вилла уже издалека выглядит празднично, как наряженная елка. Вся светится огнями и брызжет классической музыкой. Такси у причала встречает лакей в алой ливрее и золотистой маске. Он ждет, пока Вероника расплатится, потом поочередно протягивает нам крепкую руку, помогая выбраться на сушу. У меня перед глазами с молниеносной скоростью проносится яркая картинка: Марко тянет меня набухшую разочарованием и усталостью на берег в «свои» владения. Как давно это было. Лет тридцать назад. Когда небо было голубым, трава зеленой, и в моде были песни Димы Маликова. Мы проходим в благоухающий цветами холл. Само действо происходит у бассейна. Вокруг него выстроились аккуратные ряды накрытых белыми скатертями столов. На столах цветочные композиции, канделябры, серебряные ведерки с бутылями шампанского и вина, пестрые мозаики закусок. Чуть поодаль потчует собравшихся живой музыкой довольно талантливая группа. Я отмечаю, что весь обслуживающий персонал, включая музыкантов, носит одинаковые маски. Гости тем временем лиц своих не скрывают. Вероника мгновенно ускользает, оставив меня одну в незнакомом окружении. Я принимаю из рук бармена бокал Дом Периньон и, затихорившись за упитанной пальмой, разглядываю обещанный красивый люд. Красивых действительно много. Девушек. Несколько вообще безупречных картинок, вырезанных из журнала мод. При виде этих нимф, я ощущаю, как корона на моей голове тускнеет, на лице прорезаются морщины, на боках проступают складки жира. Я отворачиваюсь, задвигаясь подальше за ствол дерева, чтобы спрятать от любопытных взглядов это внезапное уродство. Присутствующие мужчины в основном перешагнули уже сорокалетний рубеж и, оставив за этим рубежом материальные проблемы, волосы и плоские животы, вступили в стадию вальяжной вседозволенности. На их непривлекательных физиономиях читается ленивая пресыщенность, слегка сдобренная вялым любопытством по отношению к происходящему. Встречаются и совсем древние деды, которые, должно быть, поставили себе целью окочуриться на любовном ложе.