Два-ноль, четко, Лоусон; старый хер уделан. А потом он произносит в своей мерзкой ехидной манере:
— Я слышал от твоей мамки, что у тебя случилась небольшая неприятность. Большой член бесполезен, если он вялый, как старый сельдерей из пакистанской лавки! И так всю оставшуюся жизнь! Кстати, сколько тебе сейчас? Сорок шесть, сорок семь? Мне шестьдесят пять, и на прошлый неделе ко мне заходила Мэри Эллис. Отсосала как следует, сынок!
Я вне себя от ярости. Его физиономия сморщивается, как старый кусок замши.
— Ну а ты, твой самый что ни есть последний заезд в прошлом, а тебе нет еще и пятидесяти! Надеюсь, он был хорош! А может, и нет, тебе не стоит вспоминать о нем в подробностях, не то перевозбудишься, а потом бах… — Ублюдок пытается щелкнуть своими костлявыми пальцами, но у него не получается. Но он сохраняет на лице злобный оскал и взгляд, который говорит: «Ты знаешь, о чем я». — Знаешь, я с трудом узнал тебя без этих тупых мелких кудряшек, как у Ширли Темпл…[51]
Я выметаюсь оттуда как можно быстрее, иначе подушка окажется у этого старого ублюдка на голове.
Саския выходит следом:
— Терри, что случилось?
— Случилось то, что он, сука, снова победил, старый говнюк.
— Терри, пожалуйста, постарайся успокоиться.
Я думаю о своем бракованном движке, вот он наверняка достался мне от этого придурка. Саския все еще пытается меня успокоить, она гладит меня по бритой голове, приговаривая «все в порядке». Но ни черта не в порядке, я стряхиваю ее руку, и мы идем в кэб. Мы возвращаемся к ней на Монтгомери-стрит, она заваривает чай и начинает рассказывать о своей семье. Затем смотрит на меня и говорит:
— Ты славишься своими похождениями, но никогда не спишь с девчонками Вика, — говорит она. — Кроме Джинти, верно?
— Да, но я ничего ей не платил. Это было не по работе.
— Мы тоже могли бы заняться этим не по работе, — говорит она, улыбаясь, и это, сука, просто божественно. Она проводит рукой по моему бедру; Верный Друг подергивается, даже несмотря на таблетки. — Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь классное, прежде чем я улечу!
Но я чувствую, как уголки моего рта стекают вниз; блин, я самый никчемный мужик в мире.
— Я не могу…
— Я тебе не нравлюсь. — Она слегка надувает губы.
— Дело не в этом… то, что говорил мой старик, про мое сердце… он не просто хотел надо мной поиздеваться, то есть хотел, конечно, но только потому, что это правда.
Так что мы отбрасываем идею с перепихоном и едем ужинать в «Пиццу-экспресс», в ту, что в Стокбридже, в клевом здании на берегу реки. Использовать которое под «Пиццу-экспресс», если уж быть честным, просто кощунственно. Мне нравится эта девчонка, нравится ее смех, ее привычка прикладывать руку к груди, когда она рассказывает что-то смешное. Класть свою руку поверх моей. Даже слишком нравится, но все это ни к чему не приведет, поэтому я извиняюсь и ухожу. Между нами мелькает короткий разочарованный взгляд… так вот, значит, как замечательно живут те, кто никогда, сука, не трахается. Вечное бессилие, обида, злоба и горечь разочарования; никакой, сука, радости жизни, остается только превратиться в интернет-тролля или жалкого пропойцу из кабака.