— Вот в тысяча девятьсот втором вашим повезло… ты ведь тоже не молодеешь, сынок. Думаешь, ты еще увидишь, как ваши поднимают кубок?
— Да не знаю я, — говорю.
Странно, но я понимаю, что на самом деле меня не так уж чертовски волнует футбол, он сам все это себе придумывает. Меня осеняет, что так все и есть: вы воображаете, что других это задевает сильнее, чем есть на самом деле. Сколько лет я втирал всем про семь-ноль в новогоднем матче[53], а ведь никого, наверное, это особо не волновало, а про меня решили, что я, наверное, туповат. А ведь важнее всего — что это значит лично для тебя. Что меня действительно угнетает, так это жизнь без траха, вот это и правда задевает за живое, а этот полуживой отчим, придурок, все заливает про свой сраный Кубок…
— Наша защита тверда, как старая крепость… — шепчет он, а потом проваливается в мирный сон.
Я смотрю на капельницу с физраствором, которая висит на крючке. И, не успев даже подумать о том, что делаю, я задергиваю занавески вокруг кровати. Снимаю капельницу, достаю свой нож и делаю в верхней части пакета дырку. Затем выливаю три четверти физраствора в раковину. Я достаю свою шишку и ссу в пакет, наполняю его и чувствую, как он раздувается, такой теплый, в моих руках. Пакет наполнен, и я проливаю немного мочи себе на пальцы. Приходится доковылять до раковины, чтобы избавиться от остатков, а затем вытереть все бумажными полотенцами.
Я отклеиваю от стены кусочек скотча — они вешают туда открытки с пожеланиями — и заклеиваю обратно пакет. Вешаю его на крючок. Он такой же желтый, как и был, только намного темнее, и можно увидеть, как в нем плавают толстые, похожие на яичный белок, нитки спермы.
Я смотрю, как мудило спит, и отцепляю трубку с морфием. Затем беру маленький звоночек на веревке, которым он обычно подзывает медсестру, и перевешиваю его за кровать. Выражение у него на губах изменилось, а портки начали пропитываться потом, как у тёлы из «Свободного досуга», которая отрабатывает вторую смену. Неожиданно он открывает рот и смотрит на меня.
— Ты все еще здесь? Что-нибудь задумал, готов поспорить! — Затем его лицо сморщивается, изображая широкую улыбку. — Ладно, ничего ты со мной уже не поделаешь. Я видел, как моя команда взяла Кубок!
— Тебе моча в голову ударила, — говорю я широко улыбаясь, а в это время придурка обдает очередной волной и из пор выступает липкий пот, он катится по его восковой коже, которая прямо у меня на глазах становится желтой, как при желтухе.
От него начинает исходить прогорклый запах, это воняет моя моча смешанная с его гнилой плотью. Его пальцы сжимаются на дозаторе морфия. Но ничего не происходит. Он с ужасом опускает свои усталые старые глаза на старую толстую вену, в которой нет иглы.