Он овладел единственным навыком – он умеет презирать. А вот презрение для Пушкина – главный грех, который сравним с убийством и даже хуже убийства. Коварность, предательство, но в особенности презрение, высокомерный снобизм, умение ни за что поставить себя выше, умение быть всегда правым – это то, что Пушкину ненавистно особенно. И все его отрицательные герои – а их довольно много, рискну я не согласиться с теми, кто говорит, что у Пушкина нет подлецов, у Пушкина есть свои подлецы, безусловно, но это не молчалины, молчалиных в пушкинском мире вовсе не принимают всерьез, это даже не скупердяи вроде Барона – все его отрицательные герои это прежде всего демонические сверхлюди, которые обожают презирать малых сих, а сами ничего из себя не представляют.
И вот местью этим демоническим сверхлюдям по большому счету и занят Пушкин, когда он пишет «Онегина». «Не презирай!» – вот главная пушкинская заповедь. Сострадай или не сострадай, если не можешь, издевайся, если хочешь, даже ненавидь, если хочешь, но не презирай. Это не прощается. Может быть, именно поэтому Пушкин – единственный в Лицее, кто не дразнит Кюхельбеккера. Он если уж и злится на него, то злится всерьез. Но именно он отказывается в него стрелять на дуэли, сказав прелестную фразу: «Брат, ты стоишь дружбы без эпиграммы, но пороху не стоишь». И после этого, естественно, остается только обняться.
Вот еще очень существенная черта пушкинского таланта, пушкинской нравственности, пушкинской морали, которая тоже нам заповедана. Мы прекрасно понимаем, что Дон Жуан, например, пушкинский Дон Гуан – это уж никак не образец нравственности. Тем не менее все-таки сострадание читателя на его стороне. Далеко не образец нравственности Татьяна, как мы понимаем. Потому что и у Татьяны есть свои пристрастия, есть своя мстительность. Да, и попробуй найди у Пушкина… Дубровский, что ли, какой-то образец морали? Да нет, конечно. Тоже типично романтический герой с теми же вспышками ярости и с теми же великолепными и бессмысленными жестами вроде появления в облике француза.
Но тем не менее есть еще одна очень существенная пушкинская заповедь, которую чрезвычайно трудно сформулировать. Зато следовать ей легко и приятно. В русской литературе есть еще один архитепический сюжет, который появляется впервые именно у Пушкина, потом наиболее подробно развивается у Достоевского, потом появляется множество раз в советской литературе. Правильнее всего охарактеризовать этот сюжет как убийство старухи, которую не жалко.
Это довольно странная история: почему-то в русской литературе чаще, чем в любой другой возникает мотив убийства лишнего человека, как бы ненужного, как бы мешающего. Ну вот давайте мы его убьем, и как нам будет хорошо. Та же история с «Пиковой дамой». Именно «Пиковая дама» есть как бы прасюжет «Преступления и наказания», который дословно потом реализован Достоевским, с той только разницей, что Пушкин, как автор аристократический, работающий гораздо более тонко, не снисходит до топора. «Дама ваша убита». Но убита она в процессе игры в фараон. И тут ничего такого, собственно, не происходит. Если старуха и умирает, то умирает от личного страха – представить Германа с топором мы не можем.