– Я хорошо заботилась о ребенке, – заявила миссис Анвин. – Хотя нелегко прокормить сразу столько ртов. Матери приходят и доверяют мне своих отпрысков, оставляя немного денег на их содержание, и обещают вернуться. Но никто не выполняет обещание.
– Но как же вам удается их всех прокормить? – спросила Ева, переживая приступ острой жалости к несчастным ребятишкам. – И почему вы их берете? Разве нельзя устроить их в приют?
Миссис Анвин усмехнулась, пораженная наивностью Евы:
– Дети побираются на улице. Некоторые становятся карманными воришками, кому-то удается раздобыть денег, и они кормят тех, у кого дела совсем плохи. А для приюта дети – лишняя обуза. Дети, которых вы видите, возможно, не едят досыта, но у них есть крыша над головой.
– И что будет с этими детьми, миссис Анвин? – спросила Ева, подозревая, что большинство из них станут преступниками, как еще они смогут прокормиться?
Женщина пожала плечами:
– Думаю, они уйдут, как и все остальные.
Ева обернулась и с мольбой взглянула в бесстрастное лицо Лукаса. Угадав ее мысли, он неохотно порылся в карманах и вытащил несколько монет. Это была небольшая сумма, но гораздо больше, чем миссис Анвин доводилось получать за год.
– Накормите их, – сказал он.
И, не говоря больше ни слова, Лукас взял Еву под локоть и вывел наружу.
При свете дня Ева увидела, что его лицо посерело, и ей показалось, что он дрожит. Он был сильным человеком, но увиденное запало ему в душу, и его плечи тоскливо поникли.
– Пойдемте, – сказал он Еве. – Пора выбираться отсюда. Вы сможете нести ребенка?
Она кивнула, прижав к груди сверток, не меньше, чем он, желая уйти из этого ужасного места. Они торопливо отправились в обратный путь и, лишь оказавшись в экипаже, смогли вздохнуть с облегчением.
Осторожно пристроив сверток с младенцем на одно колено и придерживая его одной рукой, Ева аккуратно отогнула уголок шали. Ее сердце пронзила острая боль, и слезы навернулись на глаза, когда она увидела, что малышка не спит. Она серьезно смотрела на Еву светло-голубыми глазами, обрамленными густыми темными ресницами. Эта хорошенькая девочка, казалось, чувствовала, что все в ее жизни началось очень плохо, но не смела выразить свой протест даже криком.
Ее глаза таили задумчивую глубину, словно она познала тайны неизвестного и загадочного будущего. Ее личико было худеньким и чумазым, а головку обрамляли завитки тонких черных волос. Ева вспомнила Эстель в этом возрасте, цветущую, живую, здоровую малышку, с блестящими глазками, круглыми щечками и пухлым тельцем ребенка, которого хорошо кормят, и к ее горлу подкатил ком.