Не забуду рожу Сыпяхевича, когда мы в его шатер ворвались: глаза выпучены, как у совы, из открытого рта снедь выпадает. Похоже, он так и не смог поверить, что казаки его перехитрили. За саблю все же схватился, да сделать ничего не смог.
Снес я лиходею одним ударом кисть, а другим — голову, он и повалился наземь, как тюк с соломой. Его бы, собаку бешеную, ободрать заживо, как турки, пленных казаков обдирали, да времени у нас не было.
Одно только успел я сделать, прежде чем наша вольница в плавни ушла. Помня о том, как он отрубленную голову моего отца в крепости на обозрение выставлял, я насадил его собственную башку на копье, воткнутое в землю посреди стана. Когда жолнежи, сторожившие пустой лес, обратно примчались, польский лагерь уже вовсю горел.
На том наша вольная жизнь в лесах завершилась. Польский Король отправил на усмирение края три хоругви с новым Воеводой, и нам пришлось на юг отступать, в Дикую Степь.
Там тоже жизнь была не сахар: еды негусто, воды еще меньше, да еще ногайцы-кочевники портили нам кровь своими набегами. Очутились мы, аккурат, между двух огней: с севера — ляхи, в броню закованные, с юга — турки да татары.
Больше года промучились мы в тех степях безводных, и за это проклятое время больше половины отряда нашего полегло. Кто не от сабли, не от стрелы смерть принял, тех хвори разные сморили, цынга да бескормица.
Помотались мы по степи из края в край, уразумели: если назад, на отеческие земли, не вернемся — все здесь сложим кости, на потеху волкам да воронам.
Стали домой, на север, пробиваться, все малыми отрядами, чтобы легче было проскользнуть между польских дозоров, выставленных вдоль границ с Диким Полем. Одни погибали в стычках с польскими латниками, другим, подобно мне, удалось прорваться сквозь кордоны.
Снова началась лесная жизнь, подобная той, что мы вели до исхода с родной земли, только вот сил у нас теперь было поменьше.
Из старых Дорошевских казаков, умевших биться с пикой и саблей, уцелело лишь четверо, считая меня и брата. От прочих толку было немного, поскольку все они были беглыми крепостными, лучше управлявшимися с вилами да косой, чем с боевым оружием…
…Как-то раз решились мы напасть на польский обоз. Но его защищал отряд аркебузир, и пришлось нам ни с чем уходить в леса. Там я схоронил брата.
Заслонил он меня от польской пули со спины. Только и успел сказать: «Хорошо, что в своей земле лежать буду!» Помер, бедолага, без исповеди, без покаяния…
Да и не один он… От всего нашего воинства в живых осталось не больше десятка храбрецов, а с таким отрядом много не навоюешь. Стали мы искать другие братства, подобно нашей вольнице рассеянные по лесам.