Душа казака словно разделилась надвое, и обе ее половины вступили в непримиримый спор.
«Кто они такие, чтобы ради них рисковать жизнью?! — громко и зло кричала одна половина. — Чужак-северянин, один из тех, кто пообещал твоему народу помощь в борьбе с ляхами и в трудный час его предал! Другая — дочь врага, одного из тех, кто разорил твой дом, украл твою землю! Что тебе в них?!
Допустим, поможешь ты московиту дойти до Самбора, и что с того? Поможет ли он тебе, заберет ли вашу братию с собой в Московию? Сейчас он в беде, и беда принуждает его быть кротким. А как поведет себя, когда опасность минует? Не отступится ли, не выдаст ли тебя ляхам, чтобы убедить их в своей дружбе?
Да и отблагодарит ли тебя за спасение панянка? К нам, казакам, ляхи во все времена, как к скоту, относились. Трудно было — просили о помощи, а набравшись сил, на шею влезть норовили. Ты княжну пожалеешь, а пожалеет ли она тебя, когда другие паны на твою шею петлю накинут? Вступится ли за твою голову? То-то!..»
«А что доброго будет, если ты выведешь их за порог и велишь идти на все четыре стороны? — вступил в спор другой голос, звучавший то ли, с неба, то ли из глубины казацкой души. — Как был ни с чем, так ни с чем и останешься, только грех на душу возьмешь. Порубят боярина да княжну ляхи, и будет их смерть на твоей совести до конца дней.
Ни отец твой не одобрил бы того, ни брат, ни Командор Сфорца, ни бедный грек, последним куском хлеба с тобой делившийся. Не для того ли они тебя выручали, чтобы ты, помня о них, в лихую годину от добра не отступил?
Ну, а жизнь… разве мало ты рисковал ею в былые времена? Разве не спасал тебя Господь? Кем будешь в глазах его, если станешь трусить да о себе одном думать? С твоей помощью у сих двоих есть хоть какой-то шанс дойти до Самбора, а без тебя — никакого! Видно, придется тебе опять, брат Газда, рисковать своей башкой!..»
Тихий свист, донесшийся от входа в пещеру, оборвал его раздумья.
— Ага, вот и побратимы мои вернулись! — радостно воскликнул, вскочив с кипы хвороста, Газда. — Входите, братья, я тут как раз гостей принимаю!
Первым в пещеру вошел рослый, плечистый казак, чья фигура выглядела бы внушительно, если бы не крайняя худоба, заметная даже сквозь ватный зипун.
Его хмурое удлиненное лицо, изрезанное морщинами, в полумраке схрона казалось смуглым до черноты, в то время как длинные усы и чупер, свисавший с бритой головы, были белее снега. Он вышел на середину грота и остановился в трех шагах от костра, вперив в незваных гостей черные глаза, мрачно горящие под сводами седых бровей.