По всем признакам было видно, что человек, вырывший укрытие, был мастером своего дела. Грот был просторен, хорошо удерживал тепло и надежно скрывал огонь от посторонних глаз, что особенно важно для тех, кто не желает привлекать внимание к своему жилищу.
— Что это за пещера? — произнесла, наконец, Эвелина. — Ты заранее знал о ней?
— Откуда, княжна? — грустно улыбнулся Бутурлин, подбрасывая в огонь хворост. — Я прежде не бывал в сих местах. Господь нас привел сюда, его и благодари за спасение!
Я же, если удастся выбраться живым из сей передряги, обязательно поставлю в храме самую большую благодарственную свечу! Ты-то как, хоть немного отогрелась?
— Да мне уже не холодно, только вот ног не чую. Сколько у костра сижу, а они все неживые…
— «Неживые», говоришь? — нахмурился Бутурлин, — Худо дело, княжна. Видать, ты их обморозила. Тут сидением у огня не обойтись. Позволь снять с тебя сапоги. Я разотру тебе стопы…
— Как ты можешь предлагать мне такое? — впервые за время их ночных странствий воспротивилась Эвелина. — Ты что же, хочешь, чтобы я при тебе разулась?!
— Я хочу, чтобы ты не осталась без ног, — негромко, но твердо ответил Бутурлин, — меня ты можешь не бояться. Я — не Волкич и не причиню тебе бесчестия. Я даже не стану никому рассказывать о том, как растирал тебе ноги. Пора бы понять, княжна, что я тебе не враг!
Эвелина подавленно молчала, не в силах произнести ни «да», ни «нет». Сказать, что она не доверяет человеку, спасшему ее от смерти и бесчестия, она не могла. Но сама мысль о том, что ее ног коснется чужой мужчина, приводила девушку в трепет.
Видя ее нерешительность, Бутурлин придвинулся поближе к Эвелине и заглянул ей в глаза.
Княжне стало стыдно. Во взгляде московита не было ни похоти, ни коварства, только доброта, забота и какая-то затаенная грусть, которую она заметила еще при первой встрече. Эвелина молча кивнула.
Дмитрий нагнулся к ее ногам и осторожно стащил правый сапог вместе с толстым шерстяным носком. Глазам его предстала маленькая, нежная ступня, белая, как мел, и холодная, как лед. Дмитрий взял ее в ладони и стал растирать, пытаясь пробудить в жилах застывшую кровь.
— Больно… — поморщилась Эвелина.
— Это хорошо, что больно, — поспешил утешить ее Бутурлин, — раз есть боль, значит, дело поправимое. Вот если бы ты совсем ног не чуяла — тогда, и впрямь, было б лихо!
Больше всего ему пришлось потрудиться над пальцами девушки. Маленькие и хрупкие, они хуже всего поддавались растиранию и оставались ледяными даже после того, как в целом ступня потеплела и ожила. Дмитрий тер их, разминал руками, согревал дыханием, поднося к губам.