В горах дожди, в горах седое небо,
В горах грохочут горы по горам,
Гремит поток, вчера лишь бывший снегом,
Грохочут глины, твердые вчера…
Ребята, работающие поблизости, тоже встали, разинув рты, прислушались.
А нам легко! Над нами солнца желоб
И облаков веселые стога.
И лишь река с известием тяжелым,
Как скороход, бежит издалека…
И если я надолго умолкаю,
А вроде солнце светит впереди,
Не говори: «С чего река такая?»,
А просто знай — в горах идут дожди…
Боков закончил читать, поднял лом и опять подошел к глыбе, которая, казалось, теперь уменьшилась в размерах. Антонов и Турчин, не медля, вслед за Боковым подсунули под нее свои рычаги и одним махом дружно сдвинули громадину, покатили ее к краю пропасти. Потом Глеб спросил Женьку, мол, что, сам стихи сочиняешь? Боков покраснел, засопел и в своей манере брякнул:
— Темнота ты, а еще казак донской. Юрий Визбор это, певец гор, знать надо!
Глеб не обиделся. Да и что обижаться — не может же человек охватить необъятное, все знать. Он всего «Евгения Онегина» шпарит наизусть, увлекался в свое время Высоцким, Окуджавой, мифами древней Греции, потом с головой, окунулся в Маяковского, Куприна и Достоевского… Булгакова пробовал… Теперь военные мемуары заглатывает, хотя времени на это в обрез. Некогда даже Наталии письма в срок писать. От нее регулярно, раз в неделю, получает спокойные, рассудительные. А сам…
Нет, совсем не хочется сейчас думать об этом. Антонов увидел еле плетущегося под тяжестью двух кувалд, взваленных на плечи, Шурку Ртищева, и мысли его тут же переключились на другое. Надо помочь парню. Глеб порывисто шагнул навстречу Ртищеву, умаялся Шурка вконец. Но тут же внутренний голос остановил Глеба: ведь он тащит на себе и орудие труда Коновала! Ефрейтор сейчас где-то цигарку раскуривает, лясы, небось, точит с тем же Мацаем, используя короткую передышку, а Шурка надрывается. По своей воле! И пусть надрывается… Антонов отвернулся от Ртищева, сделав вид, что осматривает задние колеса машины.
Однако Глебу спокойнее не стало. Почему-то сразу вспомнился ему эпизод, буквально недавно взбудораживший всех ребят. Эпизод, в котором опять — Турчин. Обычно грубоватый, он на этот раз раскопал среди валунов и комьев глины хилое деревце и жалобно запричитал:
— Бяроза, бяроза, моя дорогуша!.. Каменюки треклятые, надругались над тобой, красавкой… Як же тоби помочь?
Он носился с ней, словно это был больной младенец. Не знал, куда ее приткнуть, кому еще показать надломленные корешки и ветки с редкими увядшими листиками, облепленными грязью.
— Надось в землицу ее, в землицу, авось оклемается, — твердил Петр.