– Что? – пролепетала роженица. – Как? Как это мертвый?
И потеряла сознание.
– Героическая женщина, – сказал Щукин. – А ведь ей больше не родить. Никогда. Не в ее возрасте и не с такими болезнями.
– Но это же… это несправедливо, – торопливо заговорила Самойлова. – Молодая откажется от одного ребенка, наверняка ведь откажется, а этой, эта…
Все ее поняли. Петр Сергеевич мрачно сказал:
– Конечно, она всегда может подать документы на усыновление… Да знаю я этого Саранского! Наслышан! Мечтает о сыне, о наследнике, просто-таки бредит этим. Конец семье. Бедная женщина! Останется одна. Ни мужа, ни детей. А ведь из столицы уехала. В деревню. Рискнула забеременеть.
– А если… – первой заикнулась врач-анестезиолог.
– Поменять? – сразу поняла Татьяна Евгеньевна. – Да вы что! Это же… Подсудное дело!
– Как же, подсудное! – махнул рукой Щукин. – Кого мы обделяем? Та не хочет, эта хочет. Да и писанины меньше. Обеих осчастливим. И скандала избежим. Знаю я этого Саранского! Несите сюда второго ребенка. Мальчик?
– Мальчик, – кивнула Самойлова.
– И этот мальчик. Значит, судьба.
Татьяна Евгеньевна метнулась в операционную, где остались близнецы Инночки Мукаевой. Взяла того, что родился на пятнадцать минут позже, сличила младенцев и пожала плечами: новорожденные все друг на друга похожи. Петр Сергеевич тоже внимательно осмотрел мальчика:
– А, гляньте, какой крепыш! Совсем неплохо для близнеца! Кладите-ка его к матери, – он указал на жену агронома, которая уже начала приходить в себя.
– А если они похожи? – прошептала Самойлова. – Если одинаковые? Близнецы ведь?
– А вдруг да не однояйцевые? – предположила анестезиолог. – Тогда никто и не догадается, что они братья, даже если увидит их вместе.
– А если…
– Где Горетовка, а где Р-ск! – пожала плечами анестезиолог. – Они, может, никогда и не встретятся. Скорее всего, что не…
– Хватит, – резко оборвал их Щукин. – В себя приходит. Измучилась, бедная. Только запомните, чтоб никто…
– Да мы что ж, не понимаем! – И трое посвященных дружно заверили старого гинеколога, что будут хранить тайну. Все-таки Щукин чувствовал свою вину, иначе никогда бы на такое не решился.
Роженица первым делом спросила:
– Где ребенок? Мальчик? Девочка? Мальчик, да? Мальчик? – потом вдруг все вспомнила и закричала так громко, как не кричала, когда рожала: – Уме-ер! Уме-ер! А-а-а!
– Да успокойся ты, успокойся, – кинулся к ней Щукин. – Цело твое сокровище! Спасли!
– Где он? Дайте. Где? Дайте мне!
– Лежи, отдыхай. Вот он, рядом.
– Где сын? Ванечка где?
– Вот он твой Ванечка, – заворковала нянечка и положила рядом с женщиной запеленатого младенца. – Вот он, красавчик.