И та облегченно вздохнула:
– Как же я испугалась! Я бы жить не стала, если бы с ним что-то случилось. Не стала бы.
Щукин в смущении пятился к дверям. Вроде бы все сделал правильно.
…Инночка Мукаева окончательно пришла в себя после наркоза, только когда в палату заглянуло холодное, но яркое зимнее солнце. Первое января, ясный, морозный день. Равнодушно спросила у нянечки, заглянувшей в палату:
– Кто? Мальчик? Девочка?
Живот горел огнем, подташнивало, и грудь словно свинцом наливалась, тяжелела. Инночка чувствовала, как у нее поднимается температура. Хотелось пить. И есть. За что такие страдания?
– У тебя, милая, двойня, – сказала нянечка. – Оба мальчики.
Инночка аж захлебнулась:
– Что-о?!
Двойня! И куда их теперь? Шов словно загорелся, по животу разлилась боль.
– Один ребеночек умер. Ты поплачь, милая, поплачь.
– Слава богу, – Инночка облегченно откинулась обратно на подушки.
– Да что ж ты такое говоришь! – Нянечка осуждающе покачала головой.
– А вы не смотрите так. Вам их не растить. – Кроме боли Инночка чувствовала еще и злость на эту пожилую женщину, на яркое солнце, на ребенка, на весь свет. Больше всего ей хотелось обратно в беззаботное детство. И не надо никаких детей.
– Хорошо, что один умер, – сказала Инночка и поморщилась. – Врача позовите. Мне плохо. Очень.
Через полчаса она крепко спала после укола обезболивающего, а в соседней палате Лидия Станиславовна Саранская требовала своего Ванечку на первое кормление.
– Да куда ты так торопишься? – пыталась вразумить ее та же нянечка. – Отдохни, милая. Мучилась-то как!
– Ребеночка принесите, – Лидия Станиславовна говорила тихо и вежливо, как, впрочем, всегда, но твердо.
Она умела добиваться своего. Никогда не надо кричать. Спину всегда держать прямо, голоса не повышать, не употреблять бранных слов, не сморкаться, во время еды локти на стол не класть. Надо, чтобы тебя в первую очередь уважали.
– Ребеночка принесите, – повторила она и своего добилась.
Не добилась она только, чтобы в крохотной, так и не налившейся соками груди появилось молоко. Ванечка громко плакал и бросал сосок, едва взяв его в крошечный ротик.
Молока было много у Инночки Мукаевой. Ее долго уговаривали подкармливать младенца из соседней палаты.
– Не хочу, не буду, – упрямо твердила она. – Ну их, этих детей!
Но все-таки ее уговорили. Шесть раз в день из ее палаты выносили бутылочку с материнским молоком для Ванечки Саранского. Своего сына Инночка до сих пор звала просто:
– Ребенок.
«Сейчас принесут моего ребенка?», «Мой ребенок очень громко плачет?», «Как вы думаете, ребенок беспокойный?»