— Тебе снилось прошлое эльфов, паук.
Не эльфы. Не люди, — тревожно заскрипел пленник, катая когтем кости. — Я видел людей, видел эльфов. Нет. Нет. Другие. Похожи, но другие. Там играли дети. В тени статуи. Большая статуя, женщина грозила небу мечом. А дети играли. Делали камешки. Вот так! — Он быстро цапнул одну костяшку, движение оказалось почти неуловимым, Даэмар ахнул.
— Клади! Попробуем! — Он сцепил руки в замок, разминая пальцы. — Но учти, я лучник три тысячи лет!
— Я запомнил, — проскрежетал Эстайн. — Ты лучник и учитель лучников. Вот, я положил. Кто быстрее?
Ладонь эльфа выстрелила вперед… и схватила пустоту.
— Мальчик был лучше всех, — задумчиво сказал паук, катая костяшку. — Маленький мальчик был быстрее. И дети…
— Побили его? — Эльф запросто коснулся когтя, забрал кость и повертел ее в пальцах. — Радовались вместе с ним? Учились у него? Дети, они…
— Дети ушли. А мальчик стоял и смотрел на женщину, которая грозила небу мечом. Стоял и смотрел. Над ними было солнце. Белое. Дети не были довольны, что тот мальчик оказался быстрее девочек. — Паук замер, одиночество неведомого мальчика весьма занимало его.
— А потом? — тихо спросил эльф.
— Потом я проснулся, — сказал паук. — Иначе я сказал бы ему…
Даэмар подождал, потом протянул руку сквозь решетку и положил на горячую лапу.
— Я сказал бы ему… — Эстайн мялся. — Сказал бы, что он больше не будет один. Если нет имени, имя можно найти. Камни не стоят радости и печали. И победы… не стоят. А вот когда ты не один… я был бы ему другом, лучник.
Помолчали.
— Как это — больно? — вдруг спросил паук. Его внимательные белые глаза засветились перламутровым белым огнем.
Даэмар поежился и накинул капюшон плотной зеленой накидки, словно озяб. Он протянул руку, снова коснулся жестких, блестящих щетинок паука, осторожно провел по ним.
— Не могу объяснить, — наконец медленно выговорил он. — Не могу, па… чужак. Эстайн. Больно — это… чувство. Чувство тела. Телу бывает больно. И ему бывает хорошо. — Острое, умное лицо Даэмара чуть занялось маревом румянца. Он поглаживал боевой хитин, избегая кончиками пальцев острых ворсинок с ядом — и подбирал слова.
Слова не шли.
— Поэтому я буду воевать против своих, — скрипнул паук. — Не могу объяснить им. И не могу встать и уйти. А они будут жить, как могут… от рождения. От сотворения. Убивать и есть. Есть и убивать… ваш мир. И им не будет больно. Никогда.
— Никогда… — покачал головой эльф. — Но тебе…
Эстайн тронул кончиком когтя тяжелую бляху, впаявшуюся в хитин.
— Кажется, мне больно здесь. От снов. От мыслей. От того, что нельзя… съесть чужой мир, который жил до тебя. Это неправильно — портить чужой мир. Есть. Пожирать. Как обмануть в игре. А мои братья хотят этого. И мне больно.