- Бабочка,- ответил я, помолчав, и добавил: - Только жалко эту бабочку.
- Да? - удивилась женщина.- Почему же вам ее жалко?
Мне в то время никто не говорил "вы", и от этого я еще больше смущался.
- Она очень красивая,- ответил я,- а ее почти никто не видит.
- А еще что вам понравилось?
На Крещатике мы остановились около кондитерской Кирхгейма. Женщина спросила:
- Вам позволяют пить какао в кондитерской? И есть пирожные?
Я не знал, позволяют ли мне это или нет, но вспомнил, что один раз я был с мамой и сестрой Галей у Кирхгейма, и мы действительно пили какао. Поэтому я ответил, что, конечно, мне позволяют бывать у Кирхгейма.
- Вот и хорошо! Тогда пойдемте.
Мы сели в глубине кондитерской. Женщина отодвинула на край столика вазон с гортензией и заказала две чашки какао и маленький торт.
- Вы в каком классе? - спросила она, когда нам подали какао.
- Во втором.
- А сколько вам лет?
- Двенадцать.
- А мне двадцать восемь. В двенадцать лет, конечно, можно верить всему.
- Что? - спросил я.
- У вас есть какие-нибудь любимые игры и выдумки?
- Да, есть.
- И у Петра Петровича есть. А у меня нет. Вот вы бы приняли меня в свои игры. Мы бы хорошо играли.
- А во что? - спросил я. Разговор становился интересным.
- Во что? Ну хотя бы в Золушку или в бегство от злого короля. Или мы придумали бы новую игру. Она называлась бы "Бабочка с острова Борнео".
- Да! - сказал я, загораясь.- Мы бы разыскали в заколдованном лесу колодец с живой водой.
- С опасностью для жизни, конечно?
- Ну да, с опасностью для жизни!
- Мы бы несли эту воду,- сказала она и подняла на лоб вуаль,- в ладонях. Когда один уставал бы нести, он осторожно переливал бы воду в ладонь к другому.
- Когда мы будем переливать воду,- заметил я,- одна или две капли обязательно упадут на землю, и в тех местах...
- В тех местах,- перебила она,- вырастут кусты с большими белыми цветами. А что случится потом, как вы думаете?
- Мы обрызгаем бабочку этой водой, и она оживет.
- И превратится в прекрасную девушку? - спросила женщина и засмеялась.-Ну, пора идти. Вас, наверное, ждут дома.
Мы вышли. Она проводила меня до угла Фундуклеевской, а оттуда пошла обратно. Я оглянулся. Она переходила Крещатик, тоже оглянулась, улыбнулась и помахала мне маленькой рукой в черной перчатке.
Дома я не рассказал никому, даже маме, что был в кондитерской Кирхгейма. Мама все удивлялась, почему я ничего не ем за обедом. Я упорно молчал. Я думал об этой женщине, но ничего не понимал.
На следующий день я спросил у одного из старшеклассников, кто эта женщина.