Липке оторвался от насущных дел, искоса поглядывая на командира, поднялся и, вытирая руки, смущенно произнес:
— Герр капитан, прошу прощения за нарушение субординации! Действительно произошел сбой какой-то… Не знаю, как так… Но мы все уже поняли, что это наш последний рейд и… Короче, нам не выжить здесь!
Ковыряющийся на тропе Отто обернулся и через плечо посмотрел на медика и командира, Ахмет скосил взгляд на говорившего. Даже Граббе, лежащий в полубеспамятстве возле рации, шевельнулся, вслушиваясь в разговор. Лица всех солдат выражали беспокойство и в то же время обреченность.
— Липке… — Мютц с трудом подавил удушающий спазм в горле и сломал в напряженных руках веточку. — Мы все знали, на что идем. Все по собственной воле вступили в ряды сил особого назначения. И в этот рейд нас тоже силком никто не тащил. Предлагаю принять этот рок как должное. Не отступать и не сдаваться перед врагом, будь он двуногий или ползучий. Если нам суждено умереть в этой пустыне, то хотя бы не безмозглыми манекенами, не мишенями для пулевой стрельбы каких-то местных героев, а до конца выполняя свой долг. Долг сыновей Германии, верных солдат рейха. Не сдохнуть от истощения, а погибнуть в бою. И как можно больше забрать с собой на тот свет противников. Я готов пожертвовать жизнью во имя фюрера и ради его великого дела! Мы крестоносцы на этой чужой земле. Как и наши предки, мы показали, как далека рука-владычица, как стойки ее солдаты. И пусть Советы не содрогнутся от нашей операции, но Германия запомнит наши имена… Впишет золотыми буквами в гранитную твердыню вечной памяти. Мы будем бороться, мы будем стоять насмерть и… Мы не дадим себя победить!
Ахмет дождался конца этой пафосной речи и ехидно скривился:
— Извини, командир, но это ваши имена, арийские, впишут в какой-то там гранит. И то, если русский не придет в Берлин. Я лично не хочу погибать тут вот так глупо и безымянно, исполняя долг чужестранца перед вашей Германией… Или Австрией, или там Пруссией… Один черт!
— Я за твои слова поганые сейчас расстреляю тебя прямо здесь! — зарычал Мютц, но, поймав укор во взгляде Липке, чуть сбавил обороты. — Я ему про долг и героизм, он мне про русского в Берлине. Послушай, мой смугломордый дружок, спустившийся с гор… За подобные речи там, — эсэсовец показал рукой на запад, — к стенке ставят или вешают без суда и следствия…
— Попробуй, — спокойно предложил Ахмет, скрестив руки на груди и хмыкнув.
— Что-о?!
Липке встал на пути между командиром и зарвавшимся наемником из Среднеазиатского легиона, предчувствуя взрыв эмоций и возможную стрельбу.