Ремень от «МП-40» пригодился в качестве жгута, затянутого выше раны, последний бинт и стрептоцид спешно пошли в дело, отсутствие воды удручало, но сильнее мучила душевная боль. «Как же так?! Какого хрена он не разобрался и срезал меня, напал на офицера НКВД, преследовавшего врага!.. А с чего летчику взять, что я офицер, да еще и силового ведомства? И что я вообще свой».
Синцов тотчас все понял. И ошибку пилота, принявшего преследователя за диверсанта, якобы спасавшего из плена своего товарища. И то, что еще мог вытворить этот чертов летчик.
— Не-ет. Только не это!
Но кроме раны, которая вообще не позволяла идти дальше из-за дикой боли, оказался поврежденным автомат от попавшей в него тяжелой пули «ШКАСа». Затвор отказывался ходить, и сейчас три оставшихся магазина и ствол стали бесполезным барахлом. Синцов замычал, схватившись окровавленными руками за лицо. С одним «парабеллумом» и гранатой без запала догонять двух вооруженных диверсантов с прикрытием в виде самолета-пулемета было самоубийственно.
Но преследовать врага, вторгшегося на советскую территорию, он, лейтенант НКВД, был обязан. Ползти, подыхать, но доставать, рвать, страшить противника. И он пополз.
От боли застило глаза темными пятнами, конечности немели, норовя навсегда оставить тело без движения. Уже не жара стала главной проблемой, а его собственная кровь, покидающая организм.
Он молил матушку-природу и Бога, в которого никогда не верил в силу своих партийных убеждений, помочь ему выдержать еще немного. Пусть потом обморок, пусть жизнь вытечет из вен, но сейчас ему нужна была победа. Та, за которую он ценой не постоит. Ценою жизни.
И он полз, иногда пытался вставать и идти, снова падая, вскрикивая, но опять полз и, сплевывая песок, бормотал одно:
— Дойти, дойти, дойти-и!
Он забыл про Агинбека, способного помочь в очередной раз пострадавшему другу, не обращал внимания на снующих там и сям пауков и скорпионов, на то, что враг может за очередным бугром встретить огнем. И на этом все закончится. Он тупо полз вперед, рвал рябь песка сапогами и локтями, мотал головой, стряхивая песчинки с лица, и продолжал этот бой. Бой всей его жизни!
И даже когда впереди послышались выстрелы, а сердце готово было выскочить от мысли, что самолет все-таки сел, захвачен хитрыми диверсантами, которые сейчас благополучно скроются, Синцов еще яростнее стал двигать тело вперед, толчками, рывками, превозмогая адскую боль.
На очередном гребне самого высокого крайнего бархана лейтенант сквозь черные полосы в глазах и резь в них от песка увидел страшную картину. Самолет вращает винтом, на глинистом такыре лежит убитый летчик, а оба диверсанта пытаются влезть в кабину. Тот, что посильнее и здоровый, пихает раненого командира, подсаживая его с качающегося крыла. И часто оборачивается. Он боится пули в спину в последний момент, тогда, когда все уже схвачено и сделано, финал близок, а фортуна все же улыбается им, диверсантам.